Рэнди Тараборрелли - Фрэнк Синатра. «Я делал все по-своему»

В составе «Хобокенской четверки» он пел три месяца, до конца 1935 года. Разрыв произошел по банальнейшей причине – Фрэнк во время выступлений отчаянно «перетягивал одеяло на себя». Подмигивал женщинам из зрительного зала, всячески привлекал внимание. Понятно, что это не нравилось его товарищам.

Недовольство подчас выливалось в самые вульгарные драки, и вот Фрэнк, который изначально был не в восторге от перспективы выступать в составе группы, решил завязать с турне.

– Я всегда хотел петь соло. Чтобы на сцене – я один, и всё внимание – только мне, – признавался он много позже.

Впрочем, из этого турне Фрэнк успел выжать максимум. Продолжать выступления с «Хобокенской четверкой» означало топтаться на одном месте. Вдобавок он ужасно скучал по родителям (известно, что Фрэнк посылал матери длинные письма и фотографии) и, конечно, по своей Нэнси.

Правда, возвращение домой не было счастливым. По мнению Марти Синатры, его сын в очередной раз «свалил» с хорошей работы.

Последовала бурная сцена. Марти выступал в своем репертуаре: Фрэнк никогда ничего не добьется, если будет так разбрасываться, и вообще он – раздолбай. Фрэнк, в свою очередь, приводил привычный аргумент: отец просто не понимает его стремлений. И не пытается поддержать его. В тот раз Фрэнк не просто обиделся на отца – он разозлился. Кажется, никогда еще желание доказать, что отец глубоко не прав, не разбирало Фрэнка с такой силой. Долли давно устала от ссор между мужем и сыном. В собственном доме – ни минуты покоя, одни разборки.

– Вы двое меня с ума сведете! – кричала она. – Фрэнки хочет петь, Марти. Так пусть поет, не мешай ему, ради всего святого!

Волевая и напористая, Долли давно определила, кто из них с Марти главный. Во времена, когда мужчина, независимо от личных качеств, считался главой семьи, Долли управляла мужем по своему хотению, даже на людях не пытаясь делать вид, будто мнение Марти что-то значит. Марти смирился.

– Ладно, Долли, будь по-твоему, – говорил он.

Сдался Марти и на этот раз.

– Всё, молчу. – Такой фразой (и смущенной улыбкой) завершился спор с Фрэнком.

Фрэнк начал петь – разумеется, один! – в придорожном кафе неподалеку от городка Инглвуд-Клиффс, в двух милях к северу от моста Джорджа Вашингтона.

Вскоре он познакомился с Хэнком Саниколой – очень пробивным антрепренером. Они быстро сошлись, и Хэнк начал «по-дружески» продвигать Фрэнка. На долгие годы Саникола, тоже сицилиец по происхождению, стал правой рукой Синатры. Он даже время от времени аккомпанировал ему на фортепьяно во время концертов.

– Силы мне было не занимать, – однажды признался Саникола, имевший опыт на боксерском ринге. – Драться я умел. Я выходил вперед и защищал Фрэнка от всяких агрессивных молодчиков в барах.

– Хэнк был отличным парнем, настоящим дагом, – говорил Синатра. Своих друзей он называл «дагами», на английский манер переделывая ругательное, в общем-то слово «даго», то есть «итальяшка», «макаронник». Впрочем, говоря «даг», Фрэнк имел в виду «земляк».

Саникола выбил Фрэнку постоянную работу – устроил в бар «Рустик кэбин». Фрэнк получал там от пятнадцати до тридцати долларов в неделю – обслуживал столики в качестве официанта и пел с группой Гарольда Ардена.

– У нас был слепой пианист, – рассказывал Фрэнк. – Абсолютно слепой и абсолютно лысый. Помню, мы с ним ходили от столика к столику, я таскал его инструмент, он играл, я пел. На крышке стояло блюдце для монет от добрых слушателей.

А ведь эта работа могла и выскользнуть из рук Фрэнка. Дело в том, что Гарольд Арден ему отнюдь не симпатизировал. Между тем Фрэнк жаждал петь.

– Я не по душе лидеру группы, – посетовал он, а Долли сказала:

– Нечего тебе делать в этой забегаловке, да еще по ночам.

– Фрэнк взглянул на меня с тоской, взял на руки свою собаку, Гирли, и заперся у себя в комнате, – вспоминала Долли. – Вскоре из-за двери стали доноситься рыдания, и длилось это добрых два часа. Наверное, тогда я впервые поняла, что значит для Фрэнки пение. Я подошла к телефону и принялась звонить Гарри Стиперу, мэру Норт-Бергена и президенту Союза музыкантов Нью-Джерси. Гарри был также помощником Джеймса Петрильо – его еще называли Мини-Цезарем. А Петрильо, в свою очередь, возглавлял Американскую федерацию музыкантов. Мы с Гарри вместе занимались политической деятельностью и по мере возможности помогали друг другу. Я сказала Гарри: «Что делать? Фрэнки хочет петь в “Рустик кэбин”, а лидер группы его недолюбливает». Я просила дать Фрэнки второй шанс и проследить, чтобы его приняли на работу.

Гарри заверил, что работа уже у Фрэнка в кармане. И сдержал обещание.

Элен Фьоре Монтефорте вспоминает: Долли так боялась, что Фрэнки не встретит в клубе теплый прием, что наприглашала на его выступление друзей и знакомых. В частности, бесплатные (оплаченные Долли Синатрой) билеты получила вся семья Элен.

– Долли не пожалела денег, чтобы обеспечить сыну комфортное первое выступление.

– Пожалуй, тогда-то для Фрэнки всё и началось, – считает Джои Д’Оразио, хобокенский приятель Синатры. – Он знал, что станет звездой. Мы все набились в «Рустик кэбин», чтобы его послушать. Фрэнки хорошо пел. Он пока не был Синатрой, о нет. Я ему сказал: «Знаешь, Фрэнки, голос у тебя что надо, только над ним еще работать и работать». Он оскорбился и говорит: «Заткнись, Джои. Чтоб я больше ни от тебя, ни от родичей твоих ни слова не слышал. Сперва научитесь по-настоящему хвалить, а уж потом рот раскрывайте. По-твоему, мне приятно, когда меня критикуют?» Таков был Фрэнки: либо вы целиком и полностью с ним, либо он вас ненавидит.

В свободное от работы время Фрэнк мотался в Нью-Йорк – ему хотелось держать руку на пульсе большого города, знать, какова там ночная жизнь. Он ходил по ночным клубам, смотрел выступления популярных артистов, учился у них. Использовал все возможности поучаствовать в радиошоу, понять, каков шоу-бизнес с изнанки. Фрэнк даже потратил часть своих кровных на уроки дикции, очень старался избавиться от акцента, который выдавал в нем уроженца Нью-Джерси.

Отношения с Нэнси Барбато продолжались. Немало часов Нэнси потратила на то, чтобы укрепить во Фрэнке веру в собственные силы.

– Ты справишься, ты всего добьешься, – внушала Нэнси своему возлюбленному.

– Откуда такая уверенность? – спрашивал Фрэнк, обнимая ее.

– Просто ты самый талантливый и самый красивый парень из всех, кого я встречала, – говорила Нэнси. Конечно, она пыталась польстить Фрэнку – но и душой не кривила, по ее собственному признанию.

– И много их у тебя было, талантливых да красивых? – спрашивал ревнивый Фрэнк.

– Всего один, – мурлыкала Нэнси.

В начале 1937 года ее родственник устроил Фрэнка на «Эн-би-си», в пятнадцатиминутную программу за семьдесят центов в неделю – большая удача для начинающего певца. Другой родственник Нэнси говорил: