Сергей Тепляков - Двуллер. Книга о ненависти

Она, куда деваться, слышала, какие шутки о ней отпускают таксисты и вокзальные менты. Таксисты не раз и не два подпаивали ее так, что потом она, временами приходя в себя, обнаруживала себя в клубке потных голых мужских тел. Но она старалась такое быстрее забыть и забывала.

Сегодня ей пришлось хуже обычного: таксисты, которых разобрало на шутки, подпоили ее и отдали в аренду в опорный пункт милиции, в будку, стоявшую тут же, на привокзальной площади. Менты не церемонились с ней: трахали сначала вдвоем, потом куда-то позвонили и, задорно воя сиреной, приехал целый наряд. Правда, пару ментов отказались, увидев, какого качества «товар», и это удивительным образом обидело Уткину.

Ближе к полуночи менты вытолкали ее из будки едва ли не голую. Она стояла со своей одеждой в охапке прямо на площади. Кругом, недоуменно глядя на нее, шли на вокзал и с вокзала люди. Менты вышли из опорного пункта и кричали: «Эй, одевайся! Женщина, мы вас сейчас задержим за нарушение общественного порядка!».

– Я чемпионка по бальным танцам! – закричала она сквозь слезы.

– По ебальным танцам! – заржали в ответ менты. – Иди отсюда, пока мы на тебя жалобу по закону о правах потребителей не накатали за некачественную услугу и просроченный товар!

И, довольные этой шуткой, они заржали еще громче.

Она накинула на свое почти голое тело пальто и пошла одеваться на вокзал в женский туалет. Но туалет был платный, а у нее в карманах как назло не было ни гроша («Должны были быть деньги, никак менты вытрясли, что за народ…» – горестно думала Уткина). Так и не одевшись, она снова вышла на площадь. В голове стояла пьяная муть. Она никак не могла сообразить, где же ей одеться, и в конце концов махнула рукой – поеду так. (В голову ей не пришло и то, что денег нет и на проезд). Она медленно пошла к видневшемуся на остановке автобусу, но не успела дойти, как он, шикнув дверями, уехал. Тут Уткина увидела, что к остановке поворачивает другой автобус, и, чтобы не упустить и его, заторопилась – было уже к полуночи, как бы этот автобус не был последним. Но в тот момент, когда она уже почти добежала, что-то вдруг толкнуло Уткину в спину и она, не удержавшись, перелетела высокий бордюр. Водитель автобуса вдавил тормоза в пол, но огромная машина скользила по обледенелому асфальту, накатываясь прямо на Уткину. В глаза Уткиной ударил свет фар. Автобус переехал ее сначала передними колесами, потом зацепил днищем и протащил по асфальту. Она выскользнула и правой ногой попала под задние колеса. Нога хрустнула. При этом удивительным образом Уткина все это время была жива. Когда автобус остановился, она уцепилась за какую-то железяку под днищем и потянула себя из-под автобуса, крича: «Эй! Эй!»…

Она высунула голову из-под автобуса. Какие-то люди уже подбежали, из автобуса выскочил водитель. Все суетились вокруг нее, одни кричали, что надо достать, другие – что трогать до приезда врачей нельзя. Уткина слушала весь этот базар удивленно, как не о себе. Тут какая-то девчонка протиснулась к ней и прошептала, наклонившись почти к самому лицу: «Это тебе за моего отца, старая сука!» «Какого отца? – думала Уткина, хрипло дыша и чувствуя, как переломанные ребра впиваются в легкие и горло заполняет пузырящаяся кровь. – Какого отца?»

– Ты чего, дура, – вдруг внятно сказала Уткина. – Какого отца?

– Мой отец летчик Георгий Зощенко, и из-за тебя, тварь, он погиб! – ответила Наташа почти шепотом, наклоняясь как можно ниже к окровавленному лицу Уткиной. – Помнишь, тогда, в трезвяке?!

– Надо меньше пить…. – прохрипела Уткина. – Пить надо меньше…

Наташа встала и ушла. К автобусу, растолкав людей, пробились менты.

– Ты что же, шалава старая, ты как сюда попала?! – кричал один из них, одуревший от таких перемен. Ведь только что, меньше получаса назад, в опорном пункте было вон что, как в лучшей немецкой порнухе, а теперь глаза Уткиной мутнели и на губах выступала кровавая пена. – Ты не могла в другом районе под колеса попасть?!..

Уткина захрипела. Мент понял, что это слова и наклонился.

– Держите ее! Это она меня толкнула! Она…

– Кто она? – спросил мент. Ему казалось, что все это – автобус, Уткина под колесами, кровь на асфальте и ее хрип – какой-то сон, а слова ее – бред.

– Она, она! – хрипела Уткина.

– Да кто?! – кричал мент. – Сколько лет, как выглядит?!

– Черная, черная! Сколько лет… Сколько лет… – жизнь уходила из Уткиной вместе с кровью. – Какая ж я старая? Я не старая…

Она заплакала и слова ее утонули во всхлипах. Потом она закричала от боли.

– Может, у кого мужа увела, вот с ней и рассчитались? – сказал один мент другому.

– Да какая из нее уводильщица? – спросил тот.

Уткина кричала все тише. Приехали гаишники, из линейного отдела прибежал дежурный. Ментов стали опрашивать. Они промолчали про то, что Уткина была у них. Но сказали, что она говорила, будто ее кто-то толкнул.

– Да с пьяных глаз привиделось. Она такая была датая, что ее толкать не надо… – сказал один из таксистов, сбежавшихся сюда же.

Про второго человека заявил и водитель. Но это, поняли все, чтобы отмазаться самому.

Николай Степанович Марков, как вошел в поликлинику, так и обратился в соляной столп. Напротив входа, возле регистратуры, стоял столик на высоких ножках, а на нем фотография в траурной рамке. Марков сразу узнал Уткину. Он постоял сколько-то времени, набрался сил и шагнул. Подойдя, прочитал: «Трагически погибла». На фотографии Уткина выглядела хорошо – куда как лучше, чем в жизни.

Марков постоял, посмотрел. Потом почувствовал, что сердце заходится и отыскал взглядом скамейку. Усевшись, сунув под язык таблетку и дождавшись облегчения, Марков задумался.

После мартовских праздников он прочитал в газетах про убитого на объездной дороге Карташова. Про него писали много, во всех газетах, с фотографиями, перечислением всех его фирм, намеками на то, кто бы мог стоять за его спиной и мнениями экспертов о том, не начало ли это нового передела бизнеса в крае.

Потом в «Правде края» Марков увидел некролог по Крейцу. Позвонил в милицию и по старым связям ему ответили – спился Роман, вот и помер.

«А теперь вот, выходит, и Уткину Бог прибрал… – подумал Марков, чувствуя, как охватывает его волна ужаса. – За три недели – три человека»…

Он повспоминал, загибая пальцы. Выходило, что из тех, кто был той ночью в трезвяке, живых оставалось пятеро. Была еще та девчонка, которую он отвозил, но Марков почему-то чувствовал, что она – не в счет.

Марков забыл, зачем приходил. Вернее, помнил, но это было уже неважно. Он вышел из больницы и поехал домой. Уже пять лет как он был один – жена его померла в конце девяностых, не больно-то помогла операция, на которую собирал он тогда деньги.