Семен Юшкевич - Евреи

– Ты любишь… Но мы должны защищаться, – повторил Нахман.

– Мы с Фейгой предадим себя.

Нахман присел от волнения и, как после кошмара, долго старался понять, что с ним

– У меня дрожит сердце, – тихо выговорил он. – Это страх, Натан? Может быть, за Мейту? Ты должен защитить Фейгу.

Он стал ждать ответа и долго лежал с раскрытыми глазами, но ответа не было.

– Нас будут бить, – бессильно думал он, борясь со сном. – За что? Если бы Давид был здесь…

На следующее утро он рано вышел из дому, чтобы побродить по городу. Когда он вошел в ряды, то невольно остановился, пораженный необычной суетой. От старого рынка до еврейского базара двигалась разношерстная толпа. В воздухе держалось какое-то невнятное шуршание, и певучие выкрикивания торговцев заглушались разговорами, торопливыми и неоконченными. Небольшая кучка евреев, делавшая закупки к празднику, уплотняла крестьянскую толпу и шла, озираясь, не смея громко заговорить перед людьми, которые должны были завтра разгромить их. Нахман, вмешавшись в толпу, передвигался с ней и внимательно прислушивался к разговорам. Где-то на миг сверкнули глаза Даниэля, – оба хотели подать друг другу знак, и толпа разделила их. О предстоявшем погроме говорили повсюду, и постепенно перед Нахманом раскрылась правда. Целую неделю как в городе, так и окраинах готовились к грабежу, и в толпе то здесь, то там, свободно, будто это было истиной, рассказывали об убийстве евреями христианского мальчика. В воздухе пахло грозой… И опять то здесь, то там рассказывали, что в трактирах голодающему народу раздаются листки с призывом к резне.

Нахман останавливался, снова шел и теперь уже был уверен, что надвигается великое несчастье. Когда он выбрался из толпы, то от ужаса долго не знал, что ему делать. Потом бесцельно тронулся по просторной улице. Встречные христиане вызывали в нем негодование и злость. Они шли мирные с виду, будто не носили в душе ничего злодейского, и он не мог постигнуть, как эти мирные люди смогут завтра начать расправу с другими мирными, невинными людьми, с которыми до сих пор жили в ладу. И в каждом их взгляде на него ему чудилась угроза. Когда он прошел мимо строящегося дома, где на лесах работали каменщики в красных рубашках, смутное чувство страха пронизало его всего.

– Пойти бы в трактир и там еще послушать, – пронеслось у него.

Но он почувствовал, что его ожидает новое огорчение, и сейчас же отказался от этой мысли.

– Пойду лучше к Шлойме, – решил он.

Он ускорил шаги, обогнул рынок и углубился в окраину. Евреи уже возвращались с базаров, и в каждом лице, нахмуренном и бледном, он читал свое томление. И он вдруг пошел с ними в странном волнении оттого, что у них общее горе, – как с родными, легко заговаривал с ними, и они отвечали ему…

Шлойму Нахман нашел окруженным толпой. Он стоял посреди комнаты, битком набитой евреями, и говорил. И после каждой фразы народ, как в храме, тихим хором повторял его последнее слово…

– Евреи, – пронеслось у Нахмана, как в чудном сне, – вот мои братья.

Шлойма как бы вырастал на глазах. Он стоял вдохновенный, гордый и прямой, со взором юноши и его голосом, и лилась неотразимо обаятельная чудная речь. Он говорил:

– …Не твердите мне: они; люди вы все, – но ненависть должна у вас быть против насильника своего или чужого. Что дрожите? Ненавистью правого сильны вы. Я учу вас так: дух гонимого должен быть закален; но соединитесь, как волки, оскальте зубы и выставьте когти врагу. Восстаньте! Насильник близок: вот шаги его. Не бойтесь, он слаб, ибо неправда ведет его. Спиной к спине станьте друг подле друга, сосед подле соседа. Пусть будет храбрость ответом насилию!

– Храбрость насилию! – прогудела возбужденная толпа.

– …Но, сжав кулак, вложите в него ваше сердце. Ибо, как они, вы сами, – и они, как вы. На удар ответьте десятью, – из них девять для тех, кто дал насильнику камень против вас, – ибо не враг, то брат идет на вас!

Нахман с волнением слушал, заражаясь настроением толпы, и жадно ловил каждое слово Шлоймы. В комнате все больше набивалось народа, и в углах уже раздавался заунывный плач женщин.

– Пойду еще к Даниэлю, – подумал Нахман, когда в толпе заговорили.

Он незаметно выскользнул из комнаты и вышел на улицу. Теперь он чувствовал себя бодрее, подвигался с поднятой головой, и встречные не пугали его… Не враги, а братья, – он видит их в настоящем свете, таких же загнанных, голодных, слепых к истинному виновнику их страданий, – и он не боялся.

– Мы будем защищаться, – возбужденно думал он, – мы будем защищаться…

Даниэль уже был дома, когда Нахман пришел к нему. Комната сияла предпраздничной чистотой, но уныние царило во всех углах. Мойшеле сидел подле матери и каждый раз спрашивал:

– Ты еще не весела, мать?

И когда она отвечала: нет, дорогой, – он опускал голову и шептал: – когда же?

Сам Даниэль сидел с Эзрой, со столяром Файвелем и Лейзером и тихим голосом рассказывал им о том, что сегодня узнал.

При виде Нахмана он вскочил, натянуто улыбнулся и, как будто у него была неприятность, которую хотел скрыть, – искусственным голосом крикнул:

– Ну, вот и вы, Нахман! У вас очень веселое лицо…

– Я иду от Шлоймы, – ответил Нахман, здороваясь и удивляясь, что ни Эзра, ни Лейзер не ответили ему на приветствие.

– Вы могли бы не уходить от него, – с гневом произнес Лейзер.

– Что это значит, Даниэль? – с изумлением спросил Нахман.

– Пусть он отправляется к Шлойме! – отозвался Эзра, с ненавистью глядя на него. – Изменник должен идти к своим.

– Я не понимаю вас, Эзра, – проговорил Нахман, побледнев.

– Он не понимает! – жестко передразнил Лейзер.

– А события понимаете? – вскипел Эзра. – Хватает у этого вас для вашей ничтожной головы, вашего ничтожного сердца? Да отвечайте же, или я вам в лицо плюну! Что скажете теперь? Дождались? Отвечайте же, где ваша родина?

– Где ваша родина? Выложите-ка на стол? – подхватил Лейзер.

А Файвель, глядя свирепо на Нахмана, точно тот был виновником событий, сердито спрашивал:

– Что скажете на несчастного еврея?

– Я не могу так разговаривать, – отозвался Нахман тихим голосом, – вы готовы побить меня. Но… в семье дерутся, помирятся…

– Что он сказал! – крикнул Эзра, затрясшись от негодования, – он сказал: в семье? Собираются грабить, убивать… Вы знаете, – с силой произнес он, повернувшись вдруг к Нахману, – чья вина наших несчастий? Не знаете? Ваша! У вас не заговорило сердце от ужаса? Ваша, слышите? Вы, равнодушные, изменившие своему народу, – вы подготовляете и вызываете грабеж… Вы этого не знали? Невинные… Вы, вы… Вы потеряли все, что связывало вас с народом, и вы больше наших врагов желаете, чтобы евреи исчезли. Вас камнями забросать нужно!