Николай Гарин-Михайловский - Несколько лет в деревне

– Трудно было, батюшка мой, – заговорил Елесин, – чуть что не так, марш на конюшню!

– Ругатель был; иначе, бывало, как: «такой, сякой ты сын» – и не скажет человеку.

Я вспомнил, что Синицын слушает, и поспешил переменить разговор.

– Ну, что ж, и за молотьбу скоро приниматься пора.

– Пора, батюшка, пора.

– Слава Богу, будет чего, – заметил, я – Можно благодарить Бога.

– Как Господь совершит, – вставил Елесин.

– Да уж совершил, – ответил я.

– В руки как допустит, – укоризненно пояснил Елесин.

– Ну, уж ты, – рассмеялся я. – Так, ведь, никогда и порадоваться нельзя. В амбар ссыпешь и там будет неспокойно.

– Пропадёт и там, – проговорил Елесин.

– Когда же, по твоему, благодарить Господа?

– А вот как, Бог даст, живы будем, съедим хлебушек-то, тогда и благодарить станем.

– Ну, тогда благодарить поздно, по-моему.

– А по-нашему, теперь рано.

– А по-моему, благодарить Бога да радоваться всегда надо, а придёт беда, тогда уж и радоваться нечему. Так и радоваться никогда не придётся.

– Знамо, гневить Бога нечего, – согласился Керов, – посылает милость, видимое дело.

– Ещё бы не милость оказал, – отвечал я, – шутка сказать: по 150 пудов на десятину уродилось.

– Ну, где уж полтораста, ста не будет, – возразил Исаев. – Разве в таком редком хлебе может быть 150? Погуще. маленько посеяли бы, может и было бы.

– А я говорю 150, а на моей земле 250.

– Не будет, – убеждённо мотнул головой Исаев.

– В жизнь не будет, – сказал Ганюшев. – Я вот на что, хоть об заклад пойду, т. е. рот разорви меня, коли будет! Отродясь на нашей земле того не бывало, чтобы 250 родило.

– Ну, что ж, – отвечал я, – давай биться об заклад.

Ганюшев, опешив, уставился на меня.

– Я ставлю тебе полведра водки, если твоя правда, а если моя, ты должен привезти две десятины снопов.

– Да как же мы спорить станем?

– А так и станем. Вот сейчас пойдём на загон, отобьём осьминник и обмолотим на молотилке.

Ганюшев нерешительно смотрел на меня.

– Ну, что ж, иди, – сказал я ему, – тебе уж не впервой меня нажигать.

– Не знаю, как…

– Ты же сам предлагал заклад, что не будет 250 пудов?

– В жизнь не будет!

– Ну, так иди.

– Идти, что ль? – обратился он к мужикам.

– Знамо, иди!

– Чего не идти?

– Не знаю, как…

– Айда пополам, – вызвался Исаев.

– Идти, иди! чего ты?

– А откуда снопы возить? – спросил Ганюшев.

– Ну, хоть с речки.

– То-то, – сказал Ганюшев. – А ты вот чего: десятину снопов поставь.

– Нет, две.

– Ну, айда! – решился, наконец, Ганюшев, – что будет! – проговорил он.

Через час мы уже взвешивали смолоченную рожь; по расчёту на десятине получилось 275 пудов.

– Что, Ганюшев, видно, не каждый раз тебе меня накрывать? – спросил я.

Ганюшев утешал себя тем, что и у него, пожалуй, будет 150 пудов.

– Ага, стал верить, – рассмеялся я.

Мужики пристали, чтобы я простил Ганюшеву проигранное пари, а им бы выдал на ведро водки.

– Ох уж мне эта водка! – отвечал я. – Вперёд вам говорю, господа: с нового года кабак закрою, – либо я, либо кабак.

– Да и нам в нём радости нет, – согласился Елесин, – хоть сейчас.

– Без кабака хуже, – заметил Пётр Беляков. – Было у нас – закрыли, так что ж ты думаешь? – в каждой избе кабак открылся, водку пополам с водой мешали; грех такой пошёл, что через месяц опять целовальника пустили. Мещанишки мы, сударь: староста наш ничего не может поделать, так и живём, как на бессудной земле (у мещан староста не имеет полицейской власти).

– Я вам буду за старосту и сам досмотрю, чтобы не торговали водкой. Раз, два накрою, посидит в тюрьме – пропадёт охота.

– Греха много будет, – заметил Пётр.

– Не будет, – отвечал я.

– Кто там жив ещё будет, – замял Андрей Михеев, – а теперь бы хорошо пропустить с устатка. Вон твоей милости без малого сотнягу намолотили, по пятаку, и то на ведро наработали.

– Да, ведь, обидно то, что к моему ведру вы своих три прибавите.

– Ни Боже мой! – горячо отозвался Михеев, а за ним и другие. – Вот там выпьем и тем же духом айда спать!

– Так ли?

– Верно.

– Разве Сидора Фомича послать с вами, чтобы досмотрел.

– Что ж, хоть и Сидора Фомича посылай. Коли сказали, так и сделаем.

– Ну, хорошо: я вам дам на ведро, только и вы меня уважьте.

– Мы тебя всегда уважаем.

– Мы рады за тебя не то что… хоть в огонь.

– Выезжайте завтра пахать яровое.

Наступило молчание.

– Больно неколи, – заговорил Исаев.

– Надо ж когда-нибудь пахать, – возразил я.

– А весной чего станем делать?

– А весной пораньше посеете, да и за пар.

– Эх, как ты нас трудишь работой! – сказал Исаев. – Всем ты хорош: и жалеешь, и заботишься, и на водку даёшь, только вот работой маешь.

– Для кого же я вас маю? Для вас же.

– Знамо, для нас, только не под силу больно. Бьёшься, бьёшься, а выйдет ли в дело…

– Выйдет, выйдет, Бог даст, – весело перебил я его.

– Всё думается, всё нам сомнительно…

Угрюмое облачко набежало на лица мужиков.

– Вы вот сомневались и насчёт моей ржи, а моя правда вышла, – отвечал я. – Что ж, я враг себе, что ли? Даром меня двадцать пять лет учили, чтоб я не мог разобрать, что худо, что хорошо? Да вы же сами ездили за моими семенами к немцам. Худо разве у них?

– Коли худо, – заговорил, оживляясь, Пётр, – у них жнива выше нашего хлеба. Издали я и взаправду подумал, что это хлеб. Гляжу, лошадь прямо в хлеб идёт. Я себе думаю: немцы, а лошадь в хлеб пускают, – глядь, это жнива такая.

– Ну, а с чего у них такие хлеба родятся? – спросил я. – Чать, с работы? земля одна.

Воспоминание о немцах оживило толпу.

– Знамо, вспаши её раза два, три – всё отличится против одноразки.

– Когда не отличится. Ноне я на зяби сеял полбу. Так что ты, братец мой? Отличилась. Рядом хлеб, а на ней другой.

– Знамо, другой.

– Работа много тянет.

– А може и не даст ли Господь и нам своё счастье сыскать, – раздумчиво проговорил Исаев. – Може, и пожалеет Он нас за нашу бедность, за маяту нашу.

– Бедность наша большая, – вздохнул Григорий Керов. – Тёмный мы народ, и рад бы как лучше, а не знаешь.

– А научить некому, – сказал я ему в тон.

– То-то некому, – согласился Керов.

– Барин, так барин и есть, – продолжал я тем же тоном.

Керов спохватился и сконфуженно уставился на меня.

– Э-э, как ты нас подводишь, – вступился Егор Исаев. – А ты нас пожалей, а не то, чтоб на смех нас подымать.

В голосе Исаева послышалась фамильярная нотка.

Я слегка покосился на него и продолжал смотреть на Керова.

– Да я чего? – отвечал Исаев. – Я, ведь, не то, чтоб… я, ведь, того… Ну, прости, коли что неловко сказал, – обратился он уж прямо ко мне.

– Верить надо больше тем, кто вам добра желает, – обратился я к Исаеву. – Не из корысти я к вам приехал. Гнался бы за деньгами, продолжал бы служить и с имения получал бы, да и на службе больше, чем с имения, заработал бы. Три года я с вами, можно, кажется, убедиться, что я за человек – обманщик, враг ли ваш или желаю вам добра.