Алексей Писемский - Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына

– Ничего; она не услышит – спойте.

Офицер повиновался и довольно звучным, чистым тенором запел: «Ты, душа ль моя, красна девица». Взоры молодого человека ясно говорили, что он под именем красной девицы разумеет Мари, которая, кажется, с своей стороны, все это очень хорошо поняла и потупилась. Затем молодые люди расселись по дальним углам и несколько времени ни слова не говорили между собою.

– О чем вы задумались? – спросила, наконец, Мари.

Офицер не отвечал.

– Вам, может, скучно, – заговорила снова она после нескольких минут молчания.

– Я думаю, Марья Антоновна, о том, что нам скоро должно выступить из Москвы.

– Куда вам выступить?

– В Калугу… – отвечал офицер.

– Да вы не ездите.

– Нельзя-с, служба.

– Вот какие вы! Зачем же вы уедете?

– Вам разве жаль нас, Марья Антоновна?

– Еще бы, – отвечала молодая женщина, вспыхнув, и офицер тоже вспыхнул, и затем воцарилось молчание. Пириневский принялся рассматривать лежавшую на окошке «Библиотеку для чтения» [23], а Мари сидела, задумавшись.

– Что вы смотрите, – сказала она, подойдя к офицеру, – найдите мне, какое вам слово больше нравится?

Подпоручик начал перелистывать журнал и, наконец, в отделе Словесности, видно, отыскал желаемое слово и показал его Мари, которая, посмотрев, очень сконфузилась, но, впрочем, взяла у офицера книгу и сама показала ему на какое-то слово и, отойдя от него, снова села на прежнее место. Показанные молодыми людьми друг другу слова были весьма значительные. Офицер показал на слова: «Я вас люблю», а Мари на слово: «Любите». За сим последовала какая-то странная и необъяснимая сцена. Пириневский встал, прошелся по комнате и потом, неизвестно почему, очутился рядом с Мари на диване, протянул как-то странно руку, в которой очень скоро очутилась рука Мари.

Но здесь я остановлюсь и попрошу читателя перейти со мной в квартиру Варвары Александровны. После неприятного объяснения, которое имела она с Хозаровым, ей не спалось всю ночь; и даже на другой день – печальная и грустная – сидела она в своем кабинете. Человек доложил, что пришла какая-то Замшева и желает ее видеть.

– Проси! – сказала Мамилова.

Явилась Татьяна Ивановна, тоже грустная, взволнованная и несколько прихрамывающая на правую ногу. Целую ночь девица Замшева придумывала, чем бы отомстить Хозарову, и, наконец, решилась подать его расписку ко взысканию и насказать на него Мамиловой, от которой, она думала, он получает деньги.

– Я, кажется, имею честь говорить с Варварой Александровной, – сказала, входя и приседая, Татьяна Ивановна.

– К вашим услугам, – отвечала Мамилова, закуривая папироску.

– Честь имею рекомендоваться: я девица Замшева, у которой Сергей Петрович, бывши холостым, квартировал.

– А!.. Что же вам угодно? – произнесла Мамилова, взглянув на Татьяну Ивановну довольно подозрительно.

– Он поручал мне, Варвара Александровна, заложить ваши вещи, но теперь уже давно срок истек, ни капитала, ни процентов они не платят, так я пришла вас предуведомить.

– Благодарю вас, моя милая! В какой сумме мои вещи заложены?

– Две тысячи семьсот пятьдесят рублей с процентами; взято было только на один месяц; а теперь вот сколько времени прошло без всякой уплаты!

– Благодарю вас… Я знаю: мы поправим как-нибудь это дело.

– Сергей Петрович, вероятно, на вас и надеялись. Сами они, это уж известно, ничего не имеют, но говорят, что они от вас тысяч десять в год могут получить.

– От меня получить десять тысяч… Это почему?

– Да ведь как? Кто их разберет: они говорят, что могут; еще говорят, если захочу, так и не это получу; как липку, говорят, обдеру, так и тут ни слова не скажет, потому что влюблена.

Мамилова побледнела.

– Он говорил вам, что я в него влюблена? Он осмелился это сказать вам?

– Не мне одной, Варвара Александровна, он, я думаю, это целой Москве разблаговестил.

– Довольно… Бога ради, довольно! Или нет, скажите!.. Я должна выпить горькую чашу до дна… Сядьте и расскажите, что он вам еще говорил про меня?

– Варвара Александровна! Я очень хорошо понимаю ваше положение и потому пришла к вам, – сказала Татьяна Ивановна. – Он говорит ужасные вещи. Он говорит, что вы в него влюблены, или, прямее сказать: у вас с ним интрига, и потому он надеется с вас получить деньги. Я сама, Варвара Александровна, им обманута, потому-то мне и горько. Сначала ведь, как бес какой-нибудь обольстил: ну, пришел нарядный, ласковый, вежливый, просто прелесть: ну, думала, человек с совестью, отчего же не оказать доверия. А вот что вышло после: во сне не снилось такой обиды; на целый век хотел уродом сделать; как будто какую-нибудь развратную изувечил. И с вами таким же образом хотел поступить. «Прибью, говорит, если денег не даст».

В конце этого монолога у Татьяны Ивановны, от полноты горестных чувствований, на глазах появились слезы.

– Нет… Довольно… Заклинаю вас, довольно!.. Я не в состоянии более слушать ваших ужасных слов, – сказала, тоже очень расстроившись, Варвара Александровна. – Нет, это выше моих сил, – сказала она, вставая, – я должна сорвать с него маску, я сама отравлю его семейное счастье, которое устроила; я все расскажу жене и предостерегу по крайней мере на будущее время несчастную жертву общей нашей ошибки.

Варвара Александровна была, видно, сильно взволнована, и, не помня себя, она даже докурила папироску донельзя и обожгла себе губы.

– Ничего… – говорила она как будто бы сама с собою. – Люди жгутся больнее огня. Не огорчайтесь, моя милая, – продолжала она, обращаясь к Татьяне Ивановне, – мы обе обмануты.

– Ваше дело, Варвара Александровна, другое; вы имеете состояние, а у меня только ведь собственные труды и больше ничего, – около тысячи рублей для меня не безделица. Не можете ли, благодетельница моя, мне хоть частичку уплатить. Вас он, может, посовестится и заплатит вам.

– Ни за него, ни для него я не имею денег, – отвечала Варвара Александровна, – но если вы бедны, вот вам пятьдесят рублей, но только это от меня; его же вы можете и должны считать подлецом на всю жизнь.

Татьяна Ивановна весьма обрадовалась пятидесяти рублям; поцеловала в восторге у Варвары Александровны руку и потом, попросив не оставлять ее и на дальнейшее время своим расположением, отправилась домой.

Варвара Александровна тотчас же решилась ехать к старухе Ступицыной и, вызвав Мари, обеим им рассказать о низких поступках Хозарова. Нетерпение ее было чрезвычайно сильно: не дожидаясь своего экипажа, она отправилась на извозчике, и даже без человека, а потом вошла без доклада. Странная и совершенно неожиданная для нее сцена представилась ее глазам: Мари сидела рядом с офицером, и в самую минуту входа Варвары Александровны уста молодых людей слились в первый поцелуй преступной любви.