Дмитрий Григорович - Пахатник и бархатник

Карп ясно понял, что Аксен неспроста отказывался от денег, что, верно, держал на уме какое-нибудь намерение. Старик не показал, однако ж, виду своего недоуменья; он сделался только внимательнее прежнего.

– Вот к осени коров стану бить на мясо, – проговорил Аксен, – не найдется ли у тебя лишней скотины?..

– Всего одна корова.

– Ну, в другом чем сойдемся… У тебя меринок серый трехгодовалый… его отдай; цену, какую положишь, та и пойдет в счет избы…

Предложение Аксена поразило Карпа самым неожиданным образом. Он знал очень хорошо, что Аксен не тот человек, чтобы стал говорить зря и наобум касательно приобретения лошади, что, верно, он имел свои виды, что все давно было у него обдумано.

Несмотря на свою наружную простоту и сговорчивость, Аксен принадлежал к числу самых тонких, самых пронырливых и хитрых мужиков уезда. Способность его пронюхивать барыш там, где другие барыша не подозревали, могла только равняться с его оборотливостью и неутомимою деятельностью. Аксена видели всюду, на всех ярмарках, базарах, по пристаням в торговые дни; он вел торговлю сплавным лесом, досками, солил солонину, торговал говядиной, жег кирпичи и известку, скупал рощи, сымал сады у помещиков. Нельзя сказать, чтобы товар его был хорош и отличался доброкачественностью; все делалось спешно, зря, на живую руку: говядина была тощая, яблоки снимались незрелыми, срубленный лес продавался всегда сырым, кирпичи были недопечены. «Ничего, сойдет!» – говорил всегда Аксен. И точно, крестьяне и помещики уезда поневоле должны были обращаться к Аксену, который силою денег и деятельности завладел мелкою торговлею уезда.

Карп знал также – и это всего более приводило старика в расстройство, – что, при простоте своей и сговорчивости, Аксен – человек крепкий, как кремень: если уж что заберет в голову, ни за что не отступится. Нечего, значит, было и разговаривать; надо было тут же решиться или уступить серого меринка, или взять назад задаток и отказаться от избы. Тем не менее Карпу обидно как-то показалось уступить сразу, с первого слова.

– Рассуди теперь и ты, Аксен Андреич, – произнес он внушительно, – у меня две лошади: хорошо, отдам я тебе меринка, как же я при одной останусь?..

– Скоро осень, а там и зима привалит; больше одной лошади держать тогда незачем; у вас же все на оброке, не справляют, зачем две лошади? Куда их? только корм травить понапрасну… Пожалуй, я и на то согласен: до того времени, как в поле работа не кончится, оставь у себя меринка, я за этим не погонюсь.

– Кто ж тебе об нем сказывал? – спросил Карп, у которого при этом словно подступило к сердцу.

– Мало ли сюда ходит всякого народу… из вашей деревни, из других также; пуще, признаться, хвастал сродственник твой Федот…

– Он-то, собака, из чего? – промолвил старик, быстро сжимая кулаки и так же скоро разжимая их, чтобы не заметил этого собеседник.

– Уж этого я не знаю; только каждый день придет, и давай хвалить… Заезжай, говорит, погляди да погляди! Было мне к вам по дороге, я и подъехал к вашему табуну… Федот со мной ввязался; он и лошадь указал… Точно, лошаденка складная; шестьдесят рублев можно дать.

Подвернись в эту минуту Федот, старик разругал бы его на все бока, мало того, вцепился бы, кажется, в жиденькую бородку родственника и тряс бы ее до тех пор, пока волоска не осталось.

Тут между Карпом и Аксеном завязался сильный торг, который кончился тем, что Аксен прибавил за мерина еще четыре с полтиной; на том дело и остановилось. Эти шестьдесят четыре с полтиной, приложенные к прежним семидесяти рублям, составляли сумму, которая, в качестве задатка, совершенно удовлетворяла Аксена; с Карпа оставалось получить около ста рублей; Аксен соглашался ждать эти деньги до осени, как прежде было условлено.

– Когда же за мерином-то прислать? – спросил Аксен.

– Хошь завтра, хошь послезавтра – когда хочешь! – проговорил Карп отрывисто.

Он поправил шапку, которая во время этих разговоров совсем скосилась на сторону и, простившись с Аксеном, повернул на дорогу.

– Эй, слышь, Карп! – крикнул Аксен, делая шаг вперед, – слышь – Федот ко мне просился; взять его, что ли?

– Провались он совсем! – нетерпеливо возразил Карп.

– Не брать, стало, что ли?

– Ведь он, собака его ешь, две недели всего нанялся на люблинской мельнице – чего ему еще? – спросил Карп, останавливаясь. – Три целковых в неделю жалованья одного получает, чего ж еще – собаке!

– Он, что ли, тебе сказывал? – смеясь, вымолвил Аксен, – ну, здоров, значит, врать-то! Всего за четыре рубли в месяц живет: за ту же цену и ко мне просится; так как же, по-твоему, взять его, что ли?

– А пес его возьми совсем! – с сердцем сказал Карп, удаляясь.

Когда Карп подошел к окраине той части берега, где находилась пристань, паром стоял уже на причале. Фигуры двух перевозчиков смутно обозначались на песке берега; сколько можно судить по голосам, тут, кроме перевозчиков, находилось еще несколько человек. Все они сидели у самой воды и громко разговаривали. Проходя мимо, Карп явственно услышал голос Федота.

Первым движением старика было сойти по скату берега и тут же, при людях, осрамить Федота и разругать его на чем свет стоит: но он удержался, рассудив тотчас же, что этим дела не поправишь. К тому же степенный нрав старика противился всякому шуму и брани, – особенно на миру, при чужих людях.

«Ну его, поганца! подвернется где-нибудь в одиночку – я ему. тогда все припомню!» – подумал старик, отводя глаза от парома.

Голос Федота громко раздавался: заметно было, он говорил с жаром и увлеченьем.

Карп невольно замедлил шаг; минуту спустя он остановился и насторожил слух; любопытно стало ему послушать, о чем это так горячо тараторил его родственник.

– Эта невидаль пять пудов поднять! Как жил я на крупчатой мельнице под Коломной, такие у нас батраки были, мешка по четыре пшеницы в третий верх таскали! Значит, пудов по десяти! Самому, бывало, не однова случалось… Известно, был я в ту пору помоложе!.. Да это что, братцы, – вот дед был у меня, так точно была силища! Супротив него таких теперь и людей нет! Пойдем, бывало, на пристань в базарный день, распоясается: «выходи!» кричит; первого, кто покуражился, хлобызнет, бывало, под сусолы либо под микитки – тут тому и конец… Бывало, часа по три без отдыха бьется, ведь даже синий сделается, словно чугунный котел; а все, кто ни подвернется, – так и кладет лоском. «Нет еще, говорит, человека такого, кто бы победил меня! Был бы только, говорит, крест на человеке, со всяким буду драться, никого не боюсь!..» Такая была крепкая скотина!.. А насчет того, о чем прежде спрашивали, братцы, – это мне наплевать! я был и сам у Герасима [5] – ни за что не остался! Нанялся я у него потому больше, что надо как-нибудь время проволочить недельки еще на четыре! – с уверенностью продолжал Федот, – такой уговор был у меня с купцом Бахрушиным… Прокофий Андреевич – знать… Вы, чай, об нем слыхали? первейший купец в Коломне, мильонщик, торгует на первый сорт, и в Москве также лавку свою содержит… Такой уговор, был у нас: «как поделюсь, говорит, с братом, ты, Федот Васильич, ко мне поступай, и жалованье, примерно, и все такое, говорит, будет тебе по самому настоящему положенью…» Он сродни мне доводится… по жене… Потому жена моя купеческого званья… Жду, значит, теперича этого раздела промеж братьев; по той самой причине и поступил сюда… Главная причина, мы к этой мельницкой должности не приучены; жили всё по торговой части, этим больше сызмалетства занимались, и родители мои также… Упокойный родитель трактир содержал; также лавку с красным товаром.