Алексей Иванников - Заслуженный гамаковод России

Хотя и нелегко было с нашим грузом протискиваться и ползти по длинной системе ходов и коридоров, но мы безошибочно находили нужные ответвления и повороты, уверенно приближаясь к дому. До рассвета оставалось немного, и наши конкуренты – если они и потеряли всяческую боязнь – должны были также находиться на дороге домой. До выхода из здания мы так и не встретили больше никого: труп лежал в том же месте, явно никем не обнаруженный, и уже спокойно и уверенно мы выбрались на улицу.

Груз заметно мешал нам: мы тащили колбаски в зубах и не имели возможности общаться; Толстяк же явно сознательно избегал меня: он не забыл, похоже, нашего разговора, и мог теперь дуться за нанесённое оскорбление. Однако он сам был виноват: слишком уж сильно разочаровал он меня, выявив истинные мотивы поведения: получается, он легкомысленно и несерьёзно относился к нашим беседам, считая их обычным трёпом и развлечением. К сожалению, мне не удалось переговорить с Длинным: возможно, у него сложилось иное отношение; но сейчас всё внимание мы уделяли окружающей местности – и не стоило отвлекаться на вещи необязательные и требующие специальной обстановки.

На полпути – уже ближе к дому – нам пришлось переждать: одна за другой несколько машин пересекли дорогу перед нами; однако дальше опасности больше не возникали из сереющего пространства вокруг нас, и вполне благополучно мы добрались до высотки, где начиналась уже наша территория.

Я бежал вторым – вслед за Длинным – и не сразу понял причину заминки: потом только я увидел несколько тёмных силуэтов, выстроившихся у нас на дороге: Длинный уже спорил с кем-то – то ли не дававшим дорогу, то ли наоборот – старавшимся избавиться от него; и только подбежав вплотную я понял наконец ситуацию: Ушастый и Крикун устроили-таки мне западню, реализовав угрозу, о которой говорил Толстяк.

Трое или четверо их сторонников молча стояли позади двух братцев: одного уже побеждённого мною в жестокой стычке и второго – явно старавшегося запугать теперь Длинного; сразу же я бросил добычу и постарался максимально взбодриться: слишком уж серьёзная намечалась схватка; я обменивался угрожающими взглядами с Ушастым и Крикуном, разогреваясь и готовясь к драке. Только на них двоих смотрел я теперь: как на препятствие и заслон ко всему, что так давно было мною заслужено и теперь должно было стать реальностью; и только когда Крикун наконец выступил вперёд, мелко подёргивая хвостом, я обнаружил предательство: и Хорёк, и Толстяк, и даже Длинный куда-то исчезли, и меня со всех сторон окружали теперь приспешники Крикуна и его братца Ушастого – мои враги.

«Ну что же, мразь: вот мы и встретились наконец!» – «От мрази и слышу, крысиное отродье!» – «Ага: мы не слишком вежливы, и даже плохо воспитаны, и нуждаемся – явно совершенно! – в уроках хорошего поведения?» – «Не больше, чем другие: плохо знающие кодекс чести и явно старающиеся его нарушить!» – «А что нам твой кодекс: свод правил для недоумков, не видящих дальше собственного носа!» – «Это так мы относимся к заветам предков – огульно обвиняя в то же время других в их нарушении и приписывая им вещи по тяжести сопоставимые с собственными мерзостями?» – Мы ходили по кругу, впившись красневшими глазами друг в друга и разогреваясь всё больше и больше; я опасался остальных: явно не случайно они прогнали моих сторонников, предупреждение же Толстяка явно оправдывалось, и теперь оставалось только гадать – когда они ринутся на меня все вместе? – и никаких иллюзий относительно исхода такой схватки у меня не было.

Но Крикун, похоже, был очень уверен в собственных силах и возможностях. – «Ведь кто переходит нам дорогу, тот кем становится?» – «Вот уж не знаю». – «Врагом стаи: потому что стая – это мы, а не этот склеротик, умеющий хорошо болтать, но не желающий ничего делать – именно так! – для блага стаи, то есть для нас. А что бывает с тем врагом, который не сдаётся?» – Я знал ответ, и сразу напрягся в предчувствии первой атаки; однако он не сделал броска: он всё ещё играл. – «Но, разумеется, у врага может появиться и альтернативный выбор: если он окажется достаточно разумным и сообразительным; если стая забудет о нём раз и навсегда, что, конечно, совершенно не исключает возникновения новых легенд типа: «он отдал жизнь за стаю, и вечная ему слава и хвала!», или так: «он был выдающейся личностью, и полностью и без остатка отдал все силы на благо стаи, после чего – не выдержав столь тяжких перегрузок – простился с этим миром, оставив опять-таки потомкам свой завет: «стая – превыше всего!» Разве это плохой выбор?» – Он предлагал мне: или смерть, или уход из стаи, и значит я мог спастись: бросив при этом и Милочку, и сложившееся положение, и все накопившиеся надежды и обещания, которым предстояло испариться и растаять: к чему я пока не был готов.

«Слышишь, Крикун: пускай твои сторонники отойдут подальше и не маячат у меня за спиной». – «Это ещё зачем?» – «Раздражает». – «Да? А ты у них спроси: может, им так больше нравится; или ты решил сделать ноги и помахать нам хвостом – напоследок? Так урок ещё ведь не кончился: он продолжается». – Он сделал наконец первый выпад: я легко уклонился, оглядевшись в то же время по сторонам: все с яростью и ожесточением смотрели на мой танец: танец приговорённого ими к смерти и старающегося отдалить её как можно больше и не согласного – изначально и по сути – с жестоким и неправедным вердиктом, поставленным теми, кто управлял ими сейчас и вынуждал поступиться остатками совести – у кого она ещё оставалась – и ввергал не имевших больше её в пятно грязи и позора, которым стала вся их жизнь.

Теперь мы двигались с удвоенной скоростью: схватка пошла настоящая и бескомпромиссная, с использованием уже всего, чем мы обладали и чему учились всё предшествующее время: он чаще делал выпады, от которых в-основном мне удавалось уклоняться, однако и я тоже несколько раз пробовал переходить в наступление; усталость после долгой экспедиции давала себя знать: с большими усилиями я поддерживал бешеный темп, предложенный противником, источавшим ненависть и злобу: так же наверняка он держал себя и с другими, что и обеспечило ему столь высокое положение и дало кличку и возможность распоряжаться другими – подверженными сильному тёмному давлению, которое полностью – подвластное ему – направлялось теперь на меня одного: я почувствовал, как они сходятся со всех сторон, обволакивая меня сплошной сетью из паутины, сквозь которую вот-вот вопьются острые жвала-клыки, и тогда уже поздно будет что-либо делать, потому что это убьёт меня на месте.

Я сделал ложный выпад – от которого он легко уклонился – и изо всех сил рванул направо: слишком уж сблизившийся противник – малознакомый мне – успел только ощетиниться, я же перемахнул через него и во все лопатки помчался дальше от этого места: не разбирая дороги и не обращая внимания на все обычные угрозы и опасности, ставшие теперь простыми и мизерными.