Елена Габова - Отпусти меня

Правда, не зря мучилась. Арбуз был чудный, сладкий-пресладкий.

Первого сентября Соколовский сел за парту позади меня. Не знаю, чего он… Прямо за моей спиной дышал. И мы вместе стали ходить в буфет. Не я с ним. А он – со мной. Становился за мной в очереди. Как будто в классе – за мной сидит, за мной стоит, та же комбинация. Я как-то спросила, чего он ко мне прилепился. А он ответил, что это ненарочно, просто так получается. Просто мы с одной скоростью скачем в буфет. А потом я стала замечать, что он на меня смотрит. Вызовут его к доске, он отвечает, а сам на меня зырит. Даже смешно. Валька меня локтем толкала и шептала:

– Смотри – смотрит!

Я плечами пожимала. Мне-то что? Пусть смотрит, если ему хочется. Как я ему запрещу? А он как будто мне урок докладывает, а не учителю. Смешно даже.

– Садитесь, пять, – однажды в шутку пробурчала я. Кстати, это тоже было на геометрии.

– Что ты сказала, Леся? – не расслышала Власа Григорьевна.

– Ничего.

– Мне показалось, что ты Соколовскому пятерку поставила.

– Угу.

– А я вот с тобой не согласна. Он плохо ответил. На тройку.

Я снова плечами пожала. На тройку… ну хоть бы четверку поставила. Старался же парень…

Власа-Дураса у нас слишком уж строгая.

Сергей Соколовский. Имя и фамилия классные. Парни его сразу Соколом прозвали. И прозвище ему тоже подходит. Челка на левый глаз свисает, он ее рукой убирает поминутно. Лучше бы постригся. Глаза – люблю такие – зеленые. Щеки немножко впалые. На носу маленькая горбинка. И родинка – как у девчонки…

– Валь, что такое чурка?

– Чурка – незаконнорожденный ребенок, – засмеялась подруга, крутя педали велотренажера. – А ты не знала?

– Ну вообще-то знала, – не хотелось признаваться в своей невежественности. – Но почему – чурка? Чурками же мы этих, гастарбайтеров называем.

– Нет, по-моему, чурка – незаконнорожденный ребенок, – неуверенно повторила Валька. – А почему мы черных так же называем, я не знаю.

– Ладно, Валь. Значит, если у меня начались эти самые… значит, я могу иметь детей?

Я про это знала, конечно. Но хотелось себя проверить.

– Несомненно, – Валька засмеялась. – А ты что, неграмотная? Ты даешь! Об этом уже в первом классе знают… Один сеанс с парнем и – готово!

– Один раз – и все? И попадешься? – вот эта информация меня потрясла. Вот это мне было неизвестно! – Ужас! Как дети легко получаются! – я удивленно крутила головой. – Но самое, Валька, ужасное – эти дни… Их просто придется вычеркивать из жизни. Столько дней, Валя!

– Вот дались тебе они… Подумаешь. У тебя они вообще поздно. Я уже два года как это самое. Забудь. Теперь всякие с крылышками… все просто. Вот мамы наши помучились. Представь себе: стирать тряпки, пользоваться ватой…

– Уф… – я брезгливо поморщилась, – кошмар, я бы не смогла так жить, Валька. Легче застрелиться.

– Куда бы ты делась.

Запел мобильник. Валька подала мне рюкзак, который висел на руле велотренажера и мешал ей «ездить», она крутила педалями и цепляла его коленями. Я вытащила из кармашка смартфон. Посмотрела на дисплей и поморщилась, нажав кнопку ответа.

– Да. Здравствуйте, Инга Владимировна.

Звонила классная.

– Ты почему ушла с уроков, Леся?

– У меня голова разболелась, Инга Владимировна.

– Хорошо. А почему ты нагрубила Власе Григорьевне?

Молчу.

– Тоже потому что голова разболелась?

– Да.

Я не виновата – она сама подсказывает ответы.

– Ну хорошо. Завтра в школе поговорим.

– До свиданья, Инга Владимировна.

Я отключила сотик.

– Завтра в школе поговорим, – процитировала я Вальке последнюю фразу классной. – Тоска. Вечером с мамой поговорим, завтра – с Ингой. Сплошные душеспасительные беседы.

На слове «душеспасительные» мое лицо само собой перекосилось. Жутко кислое слово!

– Но Инге же ты не расскажешь про аэропорт?

– Нет, конечно. Про футболку придется. Власа же ей поведала, из‑за чего сыр-бор.

– Да не из‑за чего! Цепляться к одежде! Фигня какая-то! – Валька снова изо всех сил закрутила педалями, зашевелив правой коленкой рюкзак. – А представляешь – с Нового года форма! Ну тогда вообще капец полный.

– Сами без формы на работу ходят…

Учителя ходили в школу кто в чем. Толстая Власа вполне могла приползти в брюках. Почему бы директору ей не сказать: «Власа Григорьевна, вы не могли бы надеть в школу что-нибудь поприличней?». Нет, только дети страдают, а взрослым все можно.

Вечером дома была разборка. Я – тупая, бессердечная эгоистка, не думаю о родителях, шляюсь где попало, может и с парнями сплю, и скорее всего – сплю, потому что распущенная, потому что ночами меня нет дома… Мама снова вспомнила о чурке, что она никакой чурки в своем доме не потерпит, выгонит обеих… Я старалась все выслушивать молча. Изо всех сил держала зубами нижнюю губу, чтобы не нагрубить, не ответить, не накричать в свою очередь. А мама кричала, кричала, кричала. Отчим Рома молчал. Но в самом конце взбучки тоже не выдержал:

– Еще раз сделаешь так – балалайку свою разобью. О твою голову.

Я побежала в комнату, где на стене висело его деревянное приданное, и сдернула с гвоздика. Вернувшись, протянула ему:

– Пожалуйста, можешь сейчас бить.

Вот зачем я не сдержалась? Надо было сдержаться! Мама уже почти перестала меня ругать, все слова и угрозы у нее иссякли, но тут все началось по новой…

Перед тем как заснуть, я думала о продлении человеческого рода. Да! Ни больше ни меньше. Валькина информация о том, что ребенок может получиться после одного только раза «общения» с парнем, меня потрясла. Вот почему люди женятся, осенило меня. Потому что ребенок может получиться после первой же ночи!!! Но… но как же так? Как же внебрачные связи? Их же вокруг миллион! Значит, все предохраняются? Все-все? Мысли о детях немного заслонили мои горестные переживания о несчастливых ежемесячных днях. Я еще немного подумала о женской доле, и снова она показалась мне жутко несправедливой. Почему ничего такого у парней, почему?

С этими горестными мыслями я заснула.

На следующий день в наш город вернулось лето. Точно говорят: туман – к перемене погоды. Так и было. Мы еле высидели шесть уроков, на каждой переменке малышня выбегала на улицу подзаряжаться теплом. Охранника никто и не думал слушаться.