Дмитрий Савельев - Свет за облаками

Но сон не кончался, и надо было что-то делать. Хотя Адамис с Иветтой никогда раньше не видели смерти, они с помощью какого-то внутреннего чувства поняли, что Агапэ навсегда покинул этот мир. Оставить его пустую оболочку лежать в доме они не могли – было слишком мучительно осознавать, что это уже не их сын. Наконец они решили, что будет лучше, если они выроют яму и предадут его плоть земле.

Иветта ничего вокруг не видела от слёз, когда в последний раз целовала своего мальчика, Адамис же не мог даже плакать от сковывающей грудь боли. Тяжелее всего было ему закрывать по-прежнему живые глаза Агапэ перед тем как опустить его тело в яму.

Но вот прощание с сыном закончилось, яма была зарыта, и пора было возвращаться в опустевший дом. Их души были такими же пустыми, как и жилище. Они и не знали, что весь смысл их жизни, всё, ради чего они дышали и боролись, заключалось в их сыне, в их Агапэ. Теперь им было уже всё равно, что будет с ними дальше, и будет ли вообще что-нибудь. Мир как-то сразу полинял и одряхлел. Он был похож на старую тряпку, которая уже ни на что не годна, и её можно только выбросить на помойку. Мир обманул их ожидания, не оправдал надежды, подвёл, когда им так нужна была помощь!

«Зачем, зачем всё это было нужно?» – раз за разом повторял Адамис свой вопрос, но ответа на него найти не мог.

«Его больше нет, его больше нет!» – вертелась в голове Иветты одна-единственная фраза, вытеснившая все остальные мысли.

Они продолжали жить по инерции, даже не заметив, что Лавочница с Магазином, Горец со Стойкой и Проповедник с Кафедрой куда-то исчезли. Еда в доме почему-то всё не кончалась, а больше ничего им не требовалось. Они не разговаривали, не смеялись, даже не плакали; ни на что не надеялись, ничему не верили, никого не любили. Сердца их окаменели и не чувствовали больше ни боли, ни радости. Глаза потухли, и в них отражался только бесцветный, пустой и бессмысленный мир, медленно разлагающийся изнутри, теряющий последние капли жизни. День проходил за днём, но ни вовне, ни внутри них ничего не менялось. Всё такая же пустота, всё такой же мрак, всё такая же безысходность…

Но вот однажды, когда Иветта на автомате брела по лесу, ни о чём не думая, ничего не желая, она вдруг увидела, что сквозь привычный плотный полог небесных облаков пробивается маленький лучик света. Он казался таким живым и ярким на фоне всего остального выцветшего и застывшего мира, что она остановилась и невольно стала следить за ним. А лучик вёл себя действительно необычно – он словно бы раскрашивал и оживлял всё, к чему прикасался. Вот он пробежал по кроне дерева, и пыльно-серые иголки вдруг стали ярко-изумрудными и на них засверкали крошечными брильянтиками капельки росы; вот упал на какой-то невзрачный цветочек, и тот превратился в роскошную бардовую красавицу – ослепительно-прекрасную на фоне других блеклых цветов и трав; вот высветил торчащий из земли уродливый бурый корень, и он окрасился в сочный янтарный цвет и стал похож на застывшего перед прыжком невиданного зверя.

Всё это было таким нереальным и удивительным, что Иветте казалось, будто она попала в чью-то чужую мечту. Но вот лучик коснулся самой Иветты, и по её онемевшей душе пробежала лёгкая дрожь. Сердце сначала словно бы кольнула маленькая иголочка, а потом вдруг пронзила нестерпимо-острая боль. Иветта заплакала и тут же поняла, что она наконец пробудилась от долгого тяжёлого сна и к ней снова вернулась способность чувствовать. А лучик, лучик почему-то напомнил ей улыбку Агапэ, с которой он обычно встречал её поутру.

Любовь снова начала расцветать в её воскресающем сердце. Она почувствовала, что ужасно соскучилась по Адамису, и ей до боли захотелось его увидеть. Не теряя времени, она стремглав помчалась домой, надеясь, что застанет любимого там. Адамис, действительно, был дома. Он сидел, сгорбившись, на табурете, и его потухший взгляд ничего не выражал и был устремлён куда-то в пустоту. Иветта бросилась перед ним на колени, стала целовать его безвольно висящие вдоль тела руки, омывать своими слезами босые ноги. Он никак не реагировал на её ласки и рыдания, и Иветта совсем уже отчаялась, что ей удастся вывести любимого из оцепенения. Но тут спасительная мысль пришла ей в голову. Она схватила Адамиса за руку и потащила на улицу. Он не сопротивлялся и послушно шёл за ней туда, куда она его вела. А она вела его к тому самому месту, где встретила волшебный лучик. И, о чудо, тот до сих пор ещё был там! Мало того, лучей стало два, и они уже вместе раскрашивали мир в разные цвета.

Лучики как будто обрадовались их появлению, они весело заплясали, словно приглашая людей поучаствовать в какой-то своей увлекательной игре. Иветта принялась гоняться за ними, а лучи ускользали от неё, никак не давая себя поймать. Адамис стоял подобно безжизненной статуе, не принимая участия в забаве и не замечая происходящих вокруг него чудесных изменений. Наконец один из лучиков осторожно коснулся его головы и замер, изливая на человека свет и согревая его своим теплом.

Потихоньку взгляд Адамиса начал становиться более осмысленным. Он встрепенулся, словно бы стряхивая с себя накопившуюся за долгое время пыль и затхлость, и принялся наблюдать за Иветтой, скачущей вокруг него в попытке поймать лучик. А потом случилось и вовсе невообразимое – Адамис улыбнулся! Улыбка эта рассекла его уже давно ставшее неподвижным и безжизненным лицо подобно тому, как трещина рассекает камень. Броня, в которую он заключил своё сердце, треснула и рассыпалась в прах.

Не говоря ни слова, Адамис сорвался с места, чтобы присоединиться к общему веселью. Вместе с Иветтой они резвились как дети – ловили удивительные лучики, следовали за ними до тех пор, пока те не скрылись за облаками. Но даже после их исчезновения мир не стал опять бесцветным и тоскливым. Всё то, чего лучики успели коснуться, оставалось по-прежнему ярким и цветным. Деревья и цветы, земля и трава словно бы впитали в себя этот живительный свет и теперь уже сами сделались его источниками.

Когда игра закончилась, влюблённые кинулись друг другу в объятья и так, обнявшись, стояли очень-очень долго. И слёзы не то печали, не то радости сами собой струились из их оживших глаз.

С выходом из душевной комы скорбь и боль вернулись в их жизнь, но чувства эти не были уже такими всепоглощающими. Смертную тоску и отчаяние заменила светлая грусть. Надежда вновь засияла на горизонте. Иветта с Адамисом теперь часто вспоминали Агапэ, всё то время, что провели рядом с ним, и благодарили судьбу за все эти счастливые минуты.

Но главное волшебство заключалось в том, что они начали чувствовать присутствие сына в окружающем мире – словно он был снова жив и подавал им некие знаки. Как-то Иветта услышала, что в лесу запела птица – раньше она никогда не слышала в их мире таких дивных звуков, – и в этом пении она узнала голосок Агапэ. В другой раз она встретила невиданный ею доселе нежно-розовой окраски цветок, напомнивший ей румянец, игравший на щеках её сына. А потом Адамис заметил облако, по своим очертаниям похожее на фигуру мальчика с волнистыми волосами.