Андрей Неклюдов - Как помочь Гере?

Пахнет, как ни странно, приятно, чем-то знакомым, бруснично-карамельным.

Пока нюхала – смотрю: рукава у Гериной куртки до подмышек мокрые, штаны тоже вымокшие выше сапог.

– Ты что, купался в одежде? – спрашиваю.

Как будто не слышит. Стянул молчком сапоги, вылил из них воду, размотал раскисшие портянки и зашвырнул их вместе с носками куда-то под куст. А сам, босой, уселся на валежине у костра с пол-литровой кружкой чая. Из кружки торчат в разные стороны стебли этой самой… как ее там? Забыла.

– Как эта твоя целебная трава называется? – спрашиваю.

– Сахан-дайля.

Торчат, значит, из кружки пучки этой целебной сахан-дайли, можжевельника и еще бог знает какой местной флоры.

Казалось бы: ну что мне до него? Нет же, такой дурной характер: за всех переживаю.

– Подсушился бы хоть, – советую, – портянки бы у огня повесил.

– Тебе-то что за дело? – скривился. Ишь, колючка какой! «Что за дело…»

– Тебя, между прочим, – говорю, – мне в пару дали. А мне больные помощники не нужны!

– Все равно завтра намокнут! – махнул рукой. И рот оскалил с выщербленным зубом. Бр-р-р! Надувшись чаю, тут же у костра и разлегся, прямо на мху – довольный – как у себя дома.

В маршрут Гера потопал в ботинках. Шлепал в них по болотам и по ручьям, как будто не замечая ни холода, ни противного чваканья при каждом шаге. Даже мне неприятно было это чваканье слышать. А каково ногам? Радикулит себе зарабатывает. Зато когда полезли в гору, он получил преимущество: мои ноги в сапогах через короткое время буквально раскалились, Гера же скакал козликом с камня на камень в своих ботиночках. В гору он, надо признать, карабкается бодренько, еще и меня обгоняет. Но иногда замрет и стоит, точно сурикат в документальных фильмах о природе. Должно быть, живописует. Мысленно. На деле же рисовать некогда, работы полно. Я его сразу предупредила.

Забрались на гребень хребта. Самое место и время передохнуть. Я скорее разулась, ступни намученные подставила под ветерок. Ух!

Рабочий же мой вмиг куда-то исчез. Никак по нужде? Появляется с охапкой незнакомых мне растений с пластмассовыми листьями и крупными бледно-зеленоватыми цветками – как из цветочного магазина.

– Кашкара! – объявляет мне. – Помогает при боли в животе и в коленях.

– У меня колени не болят, – говорю.

– Полазишь по горам – заболят. А еще ее в чай можно класть, хотя она немного горьковаста. На обеденном привале он ее бросил-таки в чай. В итоге пил этот чай один.

Перед чаем он, кстати, открыл и умял банку холодной тушенки. Предлагала ему: давай разогреем на костре. Нет.

– В животе согреется!

Что ж, грей.

Когда в конце дня опять спустились к ручью, Гера, словно ищейка, головой туда-сюда покрутил, принюхался и сразу же приметил и выкопал руками (чуть не сказала: лапами) золотой корень. По научному – родиола розовая, ее-то я знаю.

– Бери, настойку сделаешь, – сует мне грязные растрепанные корневища.

– Какая настойка?! Я вообще не пью, будет тебе известно.

– Какая ж ты тогда геолог? – удивляется.

Что же, все геологи обязательно должны быть пьяницами?

Пока шли к лагерю, он всё собирал травы и мне показывал – и сахан-дайлю вчерашнюю, и какую-то янду с синими цветками, похожими на колокольчики, и каменушку, родственницу черной смородины – паху-учую-ю-ю!

Когда входили в лагерь, у него из всех карманов, из кармашков рюкзака и даже из ботинка торчали пучки всевозможной растительности. Я не выдержала, расхохоталась. Пошутила (хоть и грубовато):

– У тебя, Гера, разве что из одного места еще трава не торчит, а так отовсюду!

В ответ неразборчивое – бу-бу-бу.

Все это аптечное зелье Гера развесил под сводом палатки-склада, и когда я забиралась в нее за крупой или консервами, за шиворот мне сыпались разные листики и цветочки. Потом я находила их у себя в карманах, в сапогах и даже в спальном мешке.

Не пойму я этого Геру. В маршрутах в жаркий день парится, даже куртку не расстегнет. Как-то остановились у ручья.

– Давай, – предлагаю, – освежимся. В самом деле: чего мучиться-то? Молчит.

– Ладно, – говорю, – ты – как хочешь, а я немного поплещусь. Отвернись, пожалуйста. Отвернулся и просидел болванчиком – в плотной штормовке под солнцем.

Зато в непогоду бродит по лагерю или сидит у костра босой, в мокрых до колена штанах и курточке, набрякшей от дождя. Вокруг него – туча комаров, с капюшона на штаны падают капли.

Не понимаю: есть же плащ, сапоги, я сама в плаще до пят, а этот – нет, будет сидеть и мокнуть. Что за человек!

Однажды не вытерпела, воскликнула в сердцах:

– Ну что за мужики! Вы, мужики, как дети – не можете о себе позаботиться! Сидишь мокрый, мерзнешь… Ну хоть бы плащ на плечи набросил!

Тут его точно прижгли:

– Это вы тут как дети! А мы здесь местные, привыкшие!

Прямо распирает его оттого, что он такой крутой таежник, сидит мокрый, и ему хоть бы хны, а мы, избалованные цивилизацией горожане, в плащах. Будто я впервые в поле. «Привыкший»… Привык ни о чем не заботиться, жить как дикарь. Вася столик маленький сколотил, так этот – нет же, ест прямо на земле, миска – между грязными босыми ступнями. Как-то наблюдала картину: Гера хлебает суп, а комары и мошка грызут его ноги. Гера нащупывает за спиной аэрозольный баллончик с ядом против гнуса и давай опылять им кисти рук, ступни, а заодно – и миску с супом. И преспокойненько ест дальше.

Мне чуть дурно не стало.

– Гера, – говорю, – ты же отравишься!

Так он меня чуть не съел вместо супа:

– Что прицепилась, пиявка?! Вот зануда, покоя от тебя нет!

Подумаешь, недотрога какой! Нужен ты мне больно! Хоть весь баллончик с этой дрянью вылакай – слова больше не скажу.

«Зануда»… И что из этого?

Дочка меня тоже, кстати, занудой считает. Спрашиваю у нее однажды:

– Женечка, у тебя мальчик есть?

А что в этом такого? Я ведь мать, мне же не безразлично.

– Ма-а-ама-а! Не хочу я этот вопрос обсужда-а-ать!

– А он из хорошей семьи?

– Не знаю, мама, не спрашивала.

– А ты с ним уже спала?

– Ма-а-а-ама!!! Ты уже три года эти три вопроса задаешь! Нельзя же быть такой занудой!

Почему нельзя? Это же лучше, чем бревно равнодушное. Ну не могу я смотреть, как человек мерзнет, даже если это и Гера…

Вообще-то с возрастом мужчины, я давно замечаю, становятся аккуратнее, больше заботятся о здоровье, о чистоте. Но только не этот! Этот даже миску свою никогда не помоет. Оставляет ее там, где ел, или бросает под елку у костра, где ее всегда находит и начищает до блеска Васина собака. Поначалу я иногда вместе со своей мыла и Герину посуду – никакой благодарности в ответ. Он попросту этого не замечает. Но что еще хуже – сам никогда не моется и даже рук не моет… живописец.