Елена Горелик - Пасынки

Альвийка весело, с обидной ноткой, рассмеялась.

— Увы, даже если эти слухи верны, боюсь, мой ответ не понравится королю Августу, — сказала она, улыбаясь. — Становиться его триста шестьдесят шестой штатной любовницей в мои планы не входит. Не в его руках судьба моего народа.

— А если бы в его?

— Тогда я бы пообещала подумать. Может быть. Но без каких-либо гарантий. К счастью, король Август слишком глуп, чтобы судьба моего народа могла оказаться в его руках.

— Однако, если следовать вашей логике, судьба альвийского народа находится в руках…

— Да, — не дожидаясь окончания его тирады, ответила Лесная Принцесса. — Именно — в руках вашего… а с некоторых пор, и нашего императора. Но это ещё ничего не означает… Кстати, говорят, в России сейчас довольно холодно?

— Вы намерены немедля ехать в Россию?

— Намерена. И потому попрошу вас, как соотечественника, — она сделала акцент на слове «попрошу», — поделиться с нами тёплыми плащами, если вы таковые имеете в багаже, запасом еды и оружием, что захватили в дорогу. Денег у вас, надеюсь, достаточно, чтобы купить новое в Дрездене? Здесь недалеко, опасаться вам после встречи со мной нечего и некого. А нам, увы, предстоит длинный и нелёгкий путь. Но если мне удастся найти в России службу по моим способностям, то при следующей встрече я непременно компенсирую вам убытки.

Расставаться с копчёным окороком и богато изукрашенными пистолетами не хотелось, но пришлось делать самый любезный вид и угождать даме. Уж больно хороша, мерзавка. Настолько хороша, что где-то в глубине души поселилось щемящее чувство тоски по недостижимому.

Нет, эта женщина не затеряется на просторах России. Он обязательно о ней услышит. Слишком непроста, даже для альвийки.

— Им удалось. Их приняли. Мы едем в Россию.

— Повинуюсь, госпожа. Прикажешь оповестить соседние отряды?

— Да. Пошли двоих. Ещё один из нас отстанет у самой границы России, и будет наблюдать, насколько благополучно мы её минуем. Если всё будет хорошо, он вернётся с доброй вестью, и прочие пойдут тем же путём, на восток. Если же это ловушка… Хотя, нет. При всей лживости, людские властители стараются пореже нарушать своё слово, если оно было написано на бумаге. Иначе их перестанут уважать такие же лживые властители, сумевшие, в отличие от бедняги, увильнуть от подобного обязательства.

Лесную тишину нарушил дружный переливчатый смех альвов. А вскоре по влажной, напитанной холодным осенним дождём земле глухо застучали копыта лошадей.

Теперь путешественники могли миновать этот участок леса без опасений. Но они ещё не скоро это поймут. Страх живуч.

Пётр Алексеевич скучал.

По оконному стеклу барабанил холодный осенний дождь. Низкие рваные тучи, подгоняемые ветром, не обещали никакого просвета в ближайшие дни. Дороги развезло. Не поохотишься. Даже верховой ездой не займёшься. Учиться? Урок он сделал, а сверх того читать, как дедушка велит, неохота.

Дедушке хорошо, он император, и уже старый, он и так всё знает. А царевичу бедному надо книжки читать, чтобы потом иные государи не засмеяли невежду.

Ску-у-учно.

К Наташке, что ли, пойти? Так у сестрицы модистка, новое платье примеряют. Дедушка велел двору явиться в Петергоф, увеселения будут. Вот и шьют внукам государевым красивые одежды.

А Ванька [4] Иван Алексеевич Долгорукий (Долгоруков) — в нашей истории будущий гоф-юнкер Петра Второго и его фаворит. Вероятно, его представили внуку Петра как раз в конце 1724 года. — дурак. Ляпнул тоже: мол, тётку Анну дедушка для того обручить хочет, чтобы та наследника родила. А Петруша тогда кто? Он ведь по прямой линии, самый главный наследник. Не тётки, и не дети их, буде таковые родятся, а он!

Хотя, тётка Лиза как раз хорошая. Красивая и добрая. Когда он станет после дедушки императором, обязательно будет с ней советоваться.

Всё равно скучно сидеть вот так, на подоконнике, ногой болтая. Дедушка узнает — будет ругаться. Что он говорил про безделие? Не вспомнить. Что-то же говорил…

Ему хорошо так говорить. Он большой, и дела у него государевы, и советчиков полно.

А это ещё кто приехал?

Юный царевич прилип к стеклу, сплюснув нос. Потоки воды забавно искривляли увиденное, и ему стало смешно от того, как колеблющийся силуэт дородного мужчины горбился под плащом, топчась около открытой дверцы. Гость что-то говорил офицеру, тот что-то отвечал, тоже замотавшись в плащ чуть не по самые брови. Зябко… Карету-то не к самому крыльцу подали, нужно было пройти несколько шагов по мокрой дорожке и под проливным дождём. Ну, кто бы ни явился, всё одно развлечение. Надо спуститься, посмотреть. Если не пустят посмотреть — хоть подслушать.

Пётр Алексеевич уже почти слез с подоконника, когда заметил, что приехавших двое. Следом за дородным гостем из кареты вышел худой, тоже завёрнутый в плащ. Капюшон был откинут, и струйки воды потекли из углов треуголки. Гостю явно было неуютно, но он стойко терпел, ждал, пока дородный переговорит с офицером.

Не дожидаясь, пока они закончат беседу, Петруша спрыгнул на паркет и побежал вниз. Интересно же!

— Андрей Иванович! [5] Генрих Иоганн Фридрих, в России Андрей Иванович Остерман — на данный момент глава коллегии иностранных дел. Здравствуй!

Искренняя радость Петруши была объяснима: Андрей Иванович был одним из немногих, кто не покинул сына опального царевича Алексея. Хоть он иногда и приносил книги с непременной просьбой прочесть, но делал это так, что юного Петра Алексеевича не тянуло огрызнуться или зевнуть. Андрей Иванович умный. С ним Петруша тоже непременно будет советоваться. А то и канцлером сделает. Как только сам станет императором. У хорошего императора канцлер обязательно должен быть умным, так повсюду заведено.

— Пётр Алексеевич, дорогой мой, — радушно улыбнулся будущий канцлер, ещё не знавший о своём возвышении, выступая навстречу выбежавшему в прихожую мальчику. — Не задалась погода, вот беда. Не то ежедневно бывал бы у вас!

По-русски он говорил очень хорошо, акцент едва был заметен.

— А что вы мне сегодня привезли? — лукаво прищурился Петруша.

— Привёз, — Остерман, скинув мокрый плащ и треуголку на руки подскочившему камердинеру, со значением подмигнул царевичу. — Но не «что», а «кого». Гостя дорогого, представить ко двору вашего высочества.

— Такого же, как Ванька Долгоруков? — настроение Петра Алексеевича моментально испортилось. — Дурак он, прости, господи, — мальчик торопливо перекрестился. — Язык что помело, так и метёт, так и метёт. Хотя весёлый, с ним не скучно.

— Надеюсь, друг мой Пётр Алексеевич, что господин, коего я почту за честь вам представить, придётся вам по сердцу.