Елена Горелик - Пасынки

— А ну тихо, мать вашу так и эдак! Арестую, к едрене матрене!

— Езус-Мария, — едва слышно проскулил, в двадцатый раз крестясь, Кшиштоф. — Слава богу, пришли, схизматики чёртовы…

В трапезной как-то сразу стало скучно.

Метель, кружившая всю ночь, намела изрядно снега. В самый раз начинать санный путь, вроде бы. Ан нет, тут сегодня снег да морозец, а завтра дождь и болото непролазное, и так чуть не до Крещения Господня, когда белое снежное покрывало наконец-то ложилось на землю до конца промозглой весны. Сегодня был как раз такой обманчивый морозный денёк, когда довольно приятно смотреть из окошка на проезжающие экипажи и телеги, но так не хочется покидать протопленные комнаты и, завернувшись в плащ, тащиться в австерию Кшиштофа. Чёрт его принёс, не мог в Курляндии промышлять, или в родной Польше… Ладно, бог с ним. В конце концов, ежели его зовут, то, несомненно, признают властью в этой промозглой дыре.

Эхе-хе, служба государева…

Полунищему дворянину-однодворцу, чья военная карьера началась с неудачи под Нарвой, стоило немалых усилий дослужиться до полковничьего чина. Да и то повышение сие скорее на опалу похоже. Иные из его сослуживцев по большим гарнизонам сели, хоть и в чинах невеликих, а его засунули в пограничье. В новые земли, купленные государем императором у шведов за немыслимую сумму — два миллиона ефимков. Сиди тут, дрожи от холодины, господин полковник. Разнимай драчунов трактирных, будто солдаты сами не способны это сделать. Кто ж там подрался-то? Или немца знатного пришибли? Нешто чернильной душонки, из Риги присланной, мало, и разобраться более некому?

Но меньше всего господин полковник ожидал увидеть, кто именно там подрался.

Манифест государев-то и им, сидевшим в дальней дыре, читали. Однако же альвов самих ни он, ни его подчинённые ни разу не видели. Видоки описывали их всяко, кому из оных верить — непонятно. Но, увидав тех самых драчунов, опознал их доподлинно.

Альвы.

Стоят, тихие такие, глазки долу, вид имеют самый что ни на есть невинный. Аки детишки, мамкино варенье слопавшие. У двоих молодцов рожи поцарапаны, ещё у одного платьишко винищем залито. Но это, похоже, весь их ущерб. Зато саксонский дворянин, что, по словам лейтенанта, стал зачинщиком непотребства, пострадал куда больше. Половина рожи распухла, камзол попорчен, да шпага сломана. И дурачьё местное, кого он сумел подбить на драку с альвами, охает да синяки считает.

— Моё почтение, пан полковник, — Кшиштоф угодливо раскланялся. Его рябая жена испуганно приседала, изображая реверансы. — Извольте присесть, пан полковник, вот тут скамейка чистая.

— Славно у тебя погуляли, — хмуро бросил ему «пан полковник», присев на указанную скамейку. Нечего ноги трудить во время дознания. — Рассказывай, что видел.

Слушая суетливый рассказ кабатчика — можно было подумать, будто его заведение штурмовали две армии, а не чесали кулаки досужие драчуны — полковник постепенно мрачнел. Как ни был сбивчив поляк, но дело получалось ясное: проезжий саксонец, узрев мирно завтракающих альвов, не сдержался и начал хвататься за шпагу. Добро бы сам голову под удар подставлял — по рассказу поляка выходило, что оный саксонец призывал добрых людей, завтракавших там же, к избиению добрых альвов, коих именовал нечистью и обвинял в гибели брата.

«Чернильная душонка», скучнейший серый человечек из тутошних, остзейской немчуры, скрипел пёрышком, занося показания на бумагу.

— Стало быть, гости твои, — кивок в сторону остроухих, — по-немецки разумеют?

— Точно так, пан полковник, точно так, — суетясь, отвечал Кшиштоф. — Ясновельможная пани изволили говорить по-немецки.

Пани? Так вон тот альв, что впереди всех стоит — баба, да ещё ясновельможная? У кабатчика-то глаз намётанный, ему последнее дело не угодить знатному постояльцу, в каком бы виде тот ни путешествовал. Нехорошо. Родовитое бабьё — это всегда не к добру. Шума много, а толку мало, одна головная боль. Что ж, раз уж взялся за дело, не годится бросать его в самом начале. А немецкий он знает не хуже природного немца.

— Госпожа, прошу вас, — он указал на альвийку. — Подойдите и назовитесь. Кто таковы, куда и зачем едете.

Женщина была ослепительно красива и ступала так, словно не в придорожном кабаке дело происходило, а во дворце. От неё исходил несильный, но различимый запах — прелая листва, порох, дым, конский пот. Может, и успела, когда устраивались на ночлег, отдать одёжку кабатчиковой жене в стирку, не то несло бы от неё, как от солдата в походе. Одёжка, к слову, потрёпанная. Однако держалась альвийка прямо-таки царицей. Стало понятно, отчего Кшиштоф сразу признал в ней родовитую даму. От иных людей явственно веяло властностью, уверенностью в том, что любой их приказ будет выполнен. Таков был Пётр Алексеевич. А у этой дамы властность была словно весенний родник, текущий под мутной снежной коркой. Вроде не видать, а имеется. И кабы ног не промочить, неосторожно ступивши. Враз накатило странное чувство — будто никак не возможно сидеть в присутствии этой дамы. Надобно встать и поклониться.

«Ну, уж нет! Я тут начальство!»

Мгновенная вспышка гнева улеглась так же быстро, но она помогла справиться с наваждением. Полковник успел заметить, как в зелёных глазах красавицы промелькнуло нечто вроде удивления.

— Раннэиль, княжна Таннарил, — хрустальным голоском проговорила она, чуть склонив голову перед представителем власти. — А это моя свита. Мы идём под руку императора российского.

Свита, значит. Вот эти пять разбойных морд и девчонка с длинной косой — её свита.

— Рассказывайте, княжна, — он хмуро взглянул на альвийку, уже догадываясь, что услышит.

— Мой рассказ будет коротким, господин офицер, — остроухая красотка снова кивнула — оказала, дескать, великую честь. — Мы завтракали, никого не трогали, а этот господин в красном набросился на нас с обвинениями. Я заявила, что не знаю его и не понимаю, о чём он говорит, предложила успокоиться. Но этот господин стал подстрекать окружающих напасть на нас, ударил почтенного хозяина этого дома и, наконец, взялся за оружие… Мы всего лишь защищались, господин офицер.

— Полковник Новиков, — сообразив, что даме неизвестен его чин, он представился. — Может, я не разбираюсь в альвах, княжна, но неплохо разбираюсь в солдатах. Ваши молодцы могли бы утихомирить всех и без разгрома.

— Ах, господин полковник, — альвийка виновато улыбнулась и потупила глазки. — Они могли бы сделать это до того, как мы пустились в путь, полный опасностей. Более месяца мы ночевали в лесу, на голой земле, а ведь сейчас не лето. Мы мёрзли и страдали от голода, стараясь добраться до России незамеченными. Потому неудивительно, что мои воины ослабели.