Елена Горелик - Пасынки

В Петергоф они приехали в вечерних сумерках.

Ещё в Риге княжну начало мучить смутное предчувствие беды. В дороге оно постепенно усиливалось, а весь последний день, из смутного превратившись в достаточно ясное и пугающее, колокольным звоном било в ушах. Конечно, то стучала кровь в жилах, но волнение, и только оно, заставляло сердце биться чаще. Дорога ещё только подобралась к побережью. Опять собрались низкие свинцовые тучи, и по левую руку можно было снова видеть серую, шершавую от выпавшего снега воду. Земля словно сомкнулась с небом, соединённая с ним плотным хороводом кружащихся снежинок. И только ровные ряды прямоугольных огоньков свидетельствовали о том, что впереди жилое здание. Причём довольно большое.

— Вот он, Петергоф! — прокричал человек по имени Никита Кузнецов. — Там и семейство ваше обретается, гости государевы!

— Едем! — звонко выкрикнула в ответ княжна. — Едем, скорее!

Туда, туда, скорее! Поспеши! — кричало предчувствие, а Раннэиль привыкла ему доверять. Не раз и не два оно спасало жизнь воительнице из Дома Таннарил, в особенности часто это происходило здесь, в мире людей. Но сейчас опасность грозила не ей, и это было так же ясно, как и то, что сейчас не лето. Потому она безжалостно шпорила лошадь и раздосадовано ругнулась сквозь зубы, когда путь преградил пост. Впрочем, задержались они здесь ненадолго: чиновник обменялся парой фраз по-русски с командиром патруля и вручил ему какую-то бумагу, после чего их благополучно пропустили.

Скорее, скорее!

Ещё дважды их останавливали солдаты, последний раз — у самого дворца. И оба раза пропускали после короткого разговора с Кузнецовым. Тот, осадив коня чуть ли не у порога, что-то крикнул выбежавшему на шум слуге. Слуга мгновенно скрылся за дверью.

Скорее, спеши!

Спутники заметили, что с ней что-то неладно, но задавать вопросы не смели. Личные дела князей — это личные дела исключительно князей, никого другого не касающиеся. Потому они спокойно восприняли её приказ заняться размещением, раз уж они теперь тоже гости государя, и, ни слова не говоря, отправились следом за неким человеком, с поклоном заявившим по-немецки, что он к их услугам.

— Господин Кузнецофф, — чувствуя, как кровь стучит в висках, княжна все силы прилагала лишь для одного — казаться усталой, но невозмутимой. — Не будете ли вы так любезны проводить меня к моей семье?

— Это честь для меня, княжна, — человек, небрежно сбросив плащ на руки молодому слуге и отряхнув треуголку, сдержанно склонил голову. — Следуйте за мной.

Судя по тому, как он уверенно ориентировался в этих коридорах и лестницах, царские дворцы ему были не в новинку. Мысленно сделав для себя пометку почаще общаться с этим человеком, вхожим во дворцы, княжна, тем не менее, сейчас почти полностью была во власти своего предчувствия. Что стряслось? Что-то с родителями, с единственным выжившим братом, с племянниками? Она прекрасно знала, сколько на самом деле лет отцу и матери, и помнила, как этот мир изменил альвов. Так что самое вероятное — это старость и смерть родителей. И она, в глубине души надеясь на чудо, всё же подготовила себя к неизбежному. Но такой встречи не ждала, это точно.

Аэгронэль. Любимый младший братишка. Он, не церемонясь, выбежал навстречу, едва услышал о её приезде. Совсем как тогда, когда был ещё ребёнком.

Но сейчас перед ней был взрослый мужчина, очень похожий на старших братьев. Таких, какими она их запомнила.

— Нэ!

— Ну, здравствуй, малыш…

Они не виделись почти два года, а обнялись так, будто их разлука длилась не меньше двух эпох.

— Пойдём, сестрёнка, — проговорил брат, едва сдерживая слёзы — и непонятно было, были ли те слёзы вызваны радостью встречи или постигшим семью горем. — Отцу совсем плохо.

— Это отец… — на глаза княжны тоже навернулась непрошенная влага. — Я почувствовала ещё в пути, я спешила…

— Ты успела, сестрёнка. Ты успела, — брат ласково погладил её по слипшимся от снега и пота волосам. А затем, приложив руку к груди жестом благодарности, что-то довольно-таки любезно сказал Кузнецову. Тот ответил не менее любезным тоном, поклонился и ушёл.

— Я поблагодарил его за письмо и за заботу о тебе, — пояснил Аэгронэль. — Мы с ним побеседуем в другой раз, но сейчас нельзя терять ни минуты. Мама предупредила, что снадобье больше не действует.

Отец, отец, отец…

Отец уходит, как ушли многие из тех, кого знала Раннэиль.

Отец… А за ним наступит черёд матери. Потом уйдёт она сама, за ней последует брат, его жена, его дети, внуки…

Разве это справедливо? Почему они должны теперь стареть и умирать? Что такого страшного совершили альвы, если боги так их покарали?

Как ни радостна была встреча с любимой сестрой, всё затмило горе. Мудрено ли, что Нэ сразу же бросилась к постели умирающего старика?

— Доченька, — отец ещё нашёл в себе силы улыбнуться и погладить плачущую Раннэиль по голове. — Я верил, что у тебя всё получится.

Сестра, дева-воительница, всегда словно высеченная из крепчайшего гранита, разрыдалась, как дитя.

— Не плачь, моя девочка, — голос отца был очень слаб. — Таков закон этого мира, и нам надлежит его чтить.

— Разве нельзя было ничего сделать, отец? — громко всхлипнула Нэ.

— Мы попытались — и ты лучше всех знаешь, чем всё закончилось. Нет, доченька. Этот мир даёт нам столько же, сколько и людям, ни больше, ни меньше. Изменить это мы не в силах, а, значит, должны смириться… А теперь прости, маленькая. Пойди, обними мать. И… выйдите все. Я хочу поговорить с сыном наедине.

Вот и всё. Мысль о том, что отец, быть может, доживает последние минуты, отозвалась тупой болью в висках. Какая долгая, яркая, насыщенная жизнь завершается! Со своими жалкими семью столетиями князь даже не дерзал сравнивать себя с отцом. Но почему Высший из Высших желает разговора наедине? Что он скажет ему такого, чего не должны знать прочие родственники?

Дверь закрылась, и князь почтительно опустился на колени у отцовского ложа.

— Наклонись ко мне, сынок, — едва слышно проговорил старик. — Жизнь уходит… Мне так много нужно тебе сказать, а у меня так мало времени…

— Говори, отец, — он склонился едва не к самым его губам.

Но тот несколько мгновений лишь тяжело дышал, словно собирался с мыслью. Или не знал, с чего начать.

— Мой отец… — наконец прошептал старик. — Мой отец был охотником, сынок.

Услышанное было настолько не тем , чего он ждал, что на несколько последующих мгновений воцарилась полная тишина. Дар речи попросту князю отказал.

— Как — отец? — изумлённо переспросил он, едва смог связать два слова. — Но ведь ты…

— Да, я Первосотворённый, — голос отца обрёл некое подобие твёрдости, а в замутнённых старостью глазах промелькнул знакомый жёсткий огонёк. — Но у меня были отец и мать. И это не боги, что сотворили нас и дали своё благословение, а простые охотники… ещё не знавшие ни искусства садоводов, ни секретов выделки металлов… Боги взяли нас из семей ещё подростками и…пересотворили по-своему. Сделали непохожими на наших родителей. Дали свою речь, своё письмо, поделились знаниями. А те, кто не смог или не захотел меняться… Нам было велено забыть о них, о нашем родстве. И мы… Мы не подвели богов. Мы забыли .