Елена Горелик - Пасынки

Княгиня мысленно корила себя за то, что мало времени уделяла младшим детям, и так плохо знает собственную дочь. Она тоже умела держать себя в руках, но то и дело ловила себя на том, что стискивает тонкими, высохшими пальцами кружевной платочек — изделие человеческих мастериц.

На исходе жизни старая альвийка думала о будущем. Пожалуй, впервые за тысячи лет так остро и глубоко почувствовав самое настоящее отчаяние. Ибо она думала о будущем, которого наверняка не увидит. Люди, с самого начала знавшие о том, что смертны, давно смирились с этим. Но ей-то каково?

— Мама.

Сын и дочь явились к ней одновременно, и, склонившись, ждали ответа.

— Я смирилась, дети, — негромко проговорила княгиня, повернув к ним лицо, полускрытое прозрачной чёрной вуалью. — Я смирилась.

— Воля богов всегда была превыше нашей, мама, — так же негромко ответил сын. — К богу людей это относится в полной мере.

— Я знаю, сынок, — старуха изобразила едва заметную тонкую улыбку. — Подойдите ко мне, дети.

Сын был похож на отца в молодости — такой же собранный, скупой в жестах и похожий на движущийся луч света. Дочь всегда напоминала безмолвную тень. Тень отца. Она и двигалась бесшумно, как кошка: если сын, становясь на колени перед родительницей, зашуршал шёлком одеяния, то Раннэиль умудрилась не произвести ни звука.

— Ваш отец ушёл в мир мёртвых, — проговорила княгиня, положив тонкую сморщенную ладонь на крышку ничем не украшенного ларца, вырезанного из тёмного дерева. — Вы знаете закон. Вдова не может быть первой дамой Дома. Часть драгоценностей и половину платьев я отдаю твоей жене, сынок. Вторую половину платьев и все амулеты нашего Дома я отдаю тебе, дочка. Пусть без магии это всего лишь очень красивые вещи, но я хочу, чтобы ты выглядела достойно.

— Я скорблю по отцу, мама, — тихо ответила дочь. — К чему мне украшения?

— Твой отец завещал нам всем позаботиться о судьбе народа. А от судьбы народа неотделима и судьба нашего Дома, дочь, — непреклонно проговорила княгиня. — Ты всегда умела ставить общее дело превыше личного. Что изменилось?

— Ты права, мама. Ничего не изменилось, — Раннэиль не переменилась в лице, сказав это глухим, деревянным голосом. — Судьба Дома Таннарил для меня по-прежнему превыше всего.

— В таком случае я желаю, чтобы по окончании девятидневного траура ты привела себя в порядок и выглядела как истинная княжна… а не как воин. Ты наденешь шёлковые платья и украсишь себя для представления ко двору. После ты займёшься установлением связей с местной знатью, пока я стану заниматься исцелением государя.

— Государя? — дочь, кажется, не поверила собственным ушам.

— Ты должна была заметить, что он нездоров.

— Он… был здесь? Прости, мама, я, должно быть, слишком глубоко переживала уход отца…

— Гибель братьев и племянников не произвела на тебя такого глубокого впечатления, — жёстко припомнила мать.

— Они погибли в бою, мама. Для нас такая смерть не внове… в отличие от участи отца.

— Я смирилась, — повторила княгиня. — Смирилась с тем, что всех нас ждёт та же участь. Разве что за исключением тех, чья судьба пасть в бою. Смирись и ты.

— Это тяжело.

— Необходимость не бывает лёгкой, доченька, — неожиданно княгиня смягчила тон и коснулась кончиками пальцев лба Раннэиль. — Просто прими, что частью нашего долга перед народом и Домом станет исполнение принятых обетов за довольно короткий срок.

— Какой именно?

— Это известно лишь богу людей.

— Я ненавижу людей, мама. Ещё немного, и возненавижу их бога.

— Надеюсь, ты не сделаешь такой глупости, доченька. Он… существует, он очень силён и непредсказуем. Он почти никогда не отвечает так, как от него ждут, но отвечает всегда. Хочешь ли ты в этом убедиться?

— Н-нет, — слова матери явно потрясли Раннэиль. Пожалуй, княжна действительно не ожидала такого ответа. — Брат прав, воля богов превыше нашей.

— Отец завещал тебе принять учение бога людей, — напомнил молодой князь.

— Да, я помню, — ответила ему сестра. — Но я не смогу принять учение лицемерно, лишь для вида. Вернее, смогу, но не будет ли слишком жестокой расплата, если бог людей так суров? Если я хоть что-то поняла из его вероучения, то кара может обрушиться не только на виновного, но и на тех, кто ему близок.

— Боги нашего мира поступали так же, — тихо проговорила княгиня. — Уж я-то помню…

Она краем глаза видела, как переглянулись дети. Знают ли они? Что умирающий отец сказал сыну, оставшись с ним наедине?

Теперь это неважно. Почти.

— Если государь ещё не уехал в столицу, сынок, передай ему, что на десятый день мы приступим к его исцелению, — ровным голосом проговорила княгиня. — Пусть остаётся здесь и вызовет лейб-медика. Этот немец кое-что смыслит в лечебных травах, мне понадобится его помощь.

«А также свидетельство дипломированного медика об успешности лечения, — додумала она, не решаясь произнести это вслух. — Его ручательство лишним не будет».

Будущее остатков народа оказалось в её сухих старческих руках. Княгиня впервые за долгую-предолгую жизнь осознала, что не только альвы служат Высшим, но и Высшие в какой-то мере служат альвам. Что власть даёт не только права, но и налагает обязательства. Императору Петру понадобилось больше тридцати лет, чтобы понять эту истину в отношении своих подданных. Альвийской княгине — несколько эпох.

А кое-кого не научили даже изгнание и катастрофа. Тяжко будет сыну с этими тугодумами. Но для того, чтобы младшенькому было проще их уламывать, мать расстарается напоследок. В её седой голове вызрела парочка планов на ближайшее будущее, и роль детей в этих планах далеко не последняя.

— …А ещё от верных людей стало ведомо, что немцы наших альвов именовали ельфами, и говорят про них худое. Дескать, и ранее склонны были к злым шуткам с нашим братом, а теперь вовсе взбесились.

— Ранее? — удивился Данилыч. Неподдельно удивился, надо сказать. — Это когда ж они успели?

— Давненько, Ляксандра Данилыч. Про те времена токмо сказания говорят.

— Мало ли чего бабки старые языками наскребут, да ещё немецкие. Ты о деле говори. Чем наши-то альвы живут, как на людей глядят.

— Сидят они тихо, князь. Повелели своим холопам жить по-нашему — одежонку, там, обычаи перенимать, ремёсла, каким сами не обучены. Да только там, почитай, одно бабьё с детишками. Мужиков мало. Потому и ремёсла перенимают бабьи. Князю Михайле Петровичу, как стало мне ведомо, давеча прислали из имения кружева да вышивки, что его бабы наплели да нашили.

— Много ли прислали?

— Два сундука дорожных.

— Так, значит…

Два сундука — значит, не только жене да сестрице, это и в подарок. А кому князь альвийский подношения делать станет? Не царевнам ли? Похоже, остроухий быстро приноровился к обычаям царского двора.