Елена Горелик - Пасынки

— Знаю я ваши бабьи секреты, — с наигранным недовольством проговорил император. — Снова о тряпках до вечера проболтаете… Ну, ступай с богом, Аннушка.

Дверь в прихожую закрывалась плотно, но она не была рассчитана на тонкий альвийский слух. К тому же, княжна уже знала, где лучше сесть, чтобы не пропустить ни малейшего звука из комнаты. И дело было не в банальном любопытстве. Как придворный , Раннэиль обязана была знать, что происходит вокруг государя. Не помешает и неизменный Макаров, сидевший за столом и шуршавший бумагами. Кабинет-секретарь давно привык к альвийке, и не обращал на неё особого внимания. Чтобы не возбуждать подозрений, княжна взяла с маленького столика книгу с вытисненным на обложке православным крестом. По такой книге она училась читать, с удивлением обнаружив, что язык её отличался от разговорного. У людей, оказывается, тоже были три речи — священная, высокая и простонародная. Но сейчас её интересовали не псалмы. Раскрыв книгу, она сделала вид, будто разбирает затейливую вязь славянских букв, однако слухом и душой была там, в кабинете.

Всё, что касалось государя, касается и её. Это истина, не подлежащая сомнению.

— По Петербургу слухи пошли.

— Слухи, говоришь? Кто болтает?

— Да все болтают, батюшка, кому не лень. Даже дворня судачит. А матушка как услышала, так и слегла.

— За неё, небось, просить приехала? — голос Петра сделался жёстким.

— Нет, батюшка. Хоть и жалко мне матушку, а всё ж знаю, не простишь ты её… Ты нас пожалей, дочерей твоих. Шпынять стали.

— Кто посмел?

Раннэиль успела немного изучить своего подопечного, и то, что она знала, заставляло её испытывать сочувствие к неведомым злословцам. Ох, не хотела бы она, чтобы Лиза сейчас назвала, к примеру, её имя.

— Голицыны с Долгоруковыми в первую голову, — зло фыркнула царевна. — Катька Долгорукова на новолетие вперёд меня на балу вышла. Она дура, что отец велит, то и делает. И Наташеньку обходят, я приметила… А Карлушка, рыжий, тот от Анны отстраняться стал. Басевич, министр его, на ушах повис, нашёптывает.

— Карла — ко мне, немедля, — в металлическом голосе императора послышалось рычание. — Сей же час нарочного пошлю, чтобы его сюда вызвал. Я ему покажу, как кровью моей брезговать… А ты уж потерпишь, Лизанька. Катьку Долгорукову я за косы трепать не стану, на то у неё отец есть. К нему у меня тоже разговор будет.

— Но развод, батюшка? А мы, дети разведённой жены… Не сегодня, так завтра начнут нам монастырём грозить.

— Не виновны вы, что мать ваша — блуда. Моя в том вина. Сам видел, кого за себя взял. Всё ей ранее прощал, а позора прилюдного не прощу, — жёстко приговорил император — и впрямь будто вердикт вынес. — Но детей своих в обиду не дам.

— Батюшка…

— Анне, тебе и Наташе велю со мною жить. От матери отдалитесь, нечего вам подле неё делать.

— Но как же, батюшка? Ведь мать родная, — ахнула Лиза.

— Нечего вам подле неё делать, я сказал! Токмо бл****ву учиться, а вам той науки не надобно.

«Вот как, — подумала княжна, не глядя перевернув страницу книги. — Он думает о разводе, и предпринял к тому некие шаги, что сильно расстроило жену и встревожило дочерей… Плохо. Лучше бы он оставался несвободен. Тогда была бы более свободна я — хотя бы в плане принятия решений».

Не успела она мысленно оценить преимущества положения фаворитки, как в прихожую, топоча сапогами, ворвался «человек с двумя лицами» — князь Меншиков. Тот самый, которому княжна как-то руки едва не оборвала. С ослаблением языкового барьера это недоразумение разрешилось, князь принёс извинения за неподобающее поведение, но по-прежнему поглядывал на альвийку так, словно не расстался с мыслью за ней приударить при случае. Мол, только моргни, мигом у твоих ног окажусь. Княжна в таких ковриках не нуждалась, и принимала князя с откровенной холодностью. Он, впрочем, не особо навязывался. Но сейчас князь явился не к ней, а к своему господину, и, самым бесцеремонным образом отстранив в сторону вскочившего навстречу Макарова, направился прямо к двери.

— Нельзя, князь, — Раннэиль и сама не заметила, как подскочила на ноги и встала у самой двери, загораживая путь. — Там Елизавета. Государь говорит с дочерью.

— Ах, Анна Петровна, душенька, — широко улыбнулся Меншиков, обозначив поклон. — С каждым днём хорошеете, хотя куда уж дальше-то? А у меня спешное дело к государю, касаемо его семейства, так что визит Елизаветы Петровны в самый раз. Вы уж пропустите, княжна. Не хотелось бы обойтись с вами невежливо.

— Боюсь, князь, придётся отказать вам в вашей просьбе, — старательно подбирая слова, ответила Раннэиль. — А отсутствие вежества может быть и обоюдным.

— Да уж помню, ваше сиятельство, как такое забудешь? — улыбка Меншикова сделалась хищной. — Однако дело и впрямь спешное. Минута промедления может дорого обойтись. Сделайте милость, княжна, дайте дорогу. Не к лицу вам роль цепной собаки, — добавил он вполголоса, чтобы не слышал Макаров.

— Мы все здесь псы государевы, князь, — холодно улыбнулась Раннэиль. — Его свора, если принять вашу терминологию. Давайте не будем грызться у его порога. Вряд ли Лиза пробудет там слишком долго. Может и вовсе статься, что дело у вас одно и то же.

— А ведь и верно, не подумал, — вынужденно согласился Меншиков. — Так и быть, подожду. Ваше общество, княжна…

— Прошу вас, больше ни слова, князь.

Альвийка досадовала на бесцеремонного царедворца за то, что из-за него пропустила большой кусок разговора за дверью. Сделав вид, что усердно изучает содержимое книги, она мысленно отстранилась от присутствующих, и с удвоенным вниманием вслушалась. Но в комнате больше не говорили. Раннэиль слышала тихий приглушённый плач Лизы.

— Редкий гость, — хозяин небольшого, но изящно обставленного кабинета встретил пришедшего тонкой доброжелательной улыбкой. — Но я всегда рад видеть коллегу. Будьте любезны, присаживайтесь… Желаете вина?

— Это вы, французы, избалованы мягким климатом и приятными винами, а я, уроженец сурового края, предпочёл бы что-нибудь крепкое, согревающее. В особенности в такой зверский холод. Зима в этом году выдалась слишком суровой даже для России… Впрочем, от вина не откажусь.

Если один дипломат является с приватным визитом к другому, это означает, что лишних ушей быть не должно. Хозяин сам извлёк из специального ящика бутылку мутно-зелёного стекла, откупорил её и разлил рубиновое содержимое по бокалам. Турецкий столик, выложенный кусочками перламутра, два ажурных кресла у камина — почти домашняя обстановка. Но оба дипломата нисколько ею не обманывались. Разговор предстоял серьёзный.

— Чудесно, — гость, отпив примерно половину бокала, отставил его в сторонку. — Восхитительное вино. Пожалуй, воздам ему должное, когда изложу своё дело. Пока что мне нужна ясная голова.