Елена Горелик - Пасынки

Долго искать не пришлось: на глаза альвийке попались двое парней, без особой радости тащивших к заднему выходу большой тяжеленный сундук.

— Как хорошо, — сказала она, принимая свой обычный, властный вид. — Вы-то как раз и нужны. Ступайте за мной.

Парни, аккуратно опустив глухо стукнувший сундук на пол, степенно поклонились.

— Извиняй, твоё высочество, никак не можем, — виновато проговорил старший. — Велено вещички Карла Голштинского в карету грузить. Уезжают они сего дня.

— Кем велено? — надменно поинтересовалась альвийка.

— Дык, известно, кем — царевной Анной Петровной. А ей, видать, батюшка велел с мужем в Голштинию собираться. Вот и несём, значит.

— Когда гвардия проголодалась, герцог может немного подождать, — напевно проговорила княжна, и повторила: — Ступайте за мной, на кухню, это недалеко и ненадолго.

Она здесь формально — никто. Но её, как ни странно, действительно слушаются. Ещё один парадокс. И кстати, не слишком ли быстро Пётр Алексеевич спроваживает зятька из России? Может, тому есть серьёзная причина?

Нужно непременно дознаться. Тут тоже не может быть мелочей.

Задумавшись о возможных причинах скоропалительного отъезда молодых герцога и герцогини, Раннэиль не сразу сообразила, что не так с невысоким коренастым слугой, вышедшим из кухни прямо ей навстречу. Целых два удара сердца ей понадобилось, чтобы опознать в его ноше свой собственный, с любовью сервированный и аккуратно накрытый чистенькой салфеткой поднос. Опознать — и возмутиться.

— Куда понёс? — она встала на его пути, подпустив в свой голос сердитые нотки.

— Как это — куда? Завтрак ея величеству, — важно проговорил слуга.

— Это завтрак его величества. Ты всё перепутал, дурак, — сердитые нотки сменились у княжны гневным тоном.

Она хотела было приказать непутёвому вернуть поднос туда, где взял, и спросить у поварихи, где завтрак царицы, но осеклась. Потому что слуга вдруг непонятно с чего сделался белее стенки, с которой зачем-то попытался слиться. Глаза испуганно забегали а пальцы начали мелко подрагивать, отчего задрожал и поднос. Крайне нехорошее подозрение заставило княжну напрячь обоняние. И, хотя фаянсовая мисочка была плотно накрыта такой же фаянсовой расписной крышкой, а фруктовый аромат распространялся чуть ли не на весь коридор, ноздрей коснулся хорошо знакомый запах.

Запах медленной и мучительной смерти.

«Попался. Всего лишь исполнитель, но он выведет к заговорщикам. Главное — не упустить».

— Ты что туда положил? — княжна продолжала вполне натурально гневаться. О тех двоих, которых привела ради помощи кухаркам, казалось, она совершенно забыла.

— Н-ничего, — слуга испуганно мотнул головой.

— Врёшь. Я чувствую запах. Ты что туда положил, мерзавец?

— Богом клянусь, ничего я не…

— А ну, ребятушки, — нет, не забыла она о тех двоих, что недоумевали, наблюдая за этой сценкой, не забыла, — подержите-ка этого обормота, покуда я его царской кашей угощать стану. Ежели и вправду ничего такого он туда не ложил, так ему ничего худого и не сделается… Верно же?

Она не увидела, а услышала, как двое слуг за её спиной ошарашено переглянулись, и разом сделали шаг, каждый в свою сторону, чтобы обойти княжну. А ей в нос буквально ударила волна нового запаха — запаха животного страха. Точно так же пахли люди, пойманные на старой доброй альвийской охоте. И Раннэиль поняла, что на уме у этого человека, за долю мгновения до того, как поднос со всей сервировкой полетел ей в лицо.

Такие шуточки с ней уже очень давно не проходили. Княжна-воительница увернулась без труда, но потеряла на это драгоценный миг. Зато горе-отравитель этим мигом воспользовался в полной мере. Мчался так, что даже легконогой альвийке стало завидно. Вот это прыть. Раннэиль даже засомневалась, что сможет его догнать, не говоря уже о двоих за её спиной, которым как раз и достался поднос со всей сервировкой и кашей с фруктами. Матерились ребятушки так, что даже солдатам было бы чему поучиться. Забыв о них, княжна сосредоточилась на главной задаче: поймать исполнителя, желательно, живым.

А тот, подвывая от ужаса, попытался прошмыгнуть в противоположную дверь. Но оттуда ему на беду выглянула какая-то женщина. Увидев нечто воющее, размахивающее руками и несущееся прямо на неё, женщина взвизгнула и захлопнула дверь едва ли не у него перед носом. Преследуемый, стукнувшись о дверь всем телом и убедившись, что там заперто, завизжал не хуже этой бабёнки. Понимал, что оказался в тупике. И не придумал ничего умнее, чем броситься в окно. А окна в коридоре, между прочим, не открывались, рамы были глухими. Однако незадачливый преступник даже не обратил внимания на то, что вывалился по ту сторону окна, изодранный так, будто о него точили когти все коты и кошки Петербурга.

«Не уйдёт, — подумала княжна, подбежав к разбитому окну. Под ногами жалобно заскрипели осколки стекла. — Не должен уйти».

В прежние времена она бы перемахнула во двор и скрутила бы добычу собственноручно. Но сейчас прыгать почему-то не хотелось. Что-то удерживало княжну от подобной лихости. И ещё — воспоминание о неких словах, дающих немалую власть, и с которыми здесь не принято шутить.

Там стоят караульные. Там уже достаточно светло, ходят по различным делам прислуга и мелкие чиновники. Им и адресует княжна эти опасные слова.

— Слово и дело государево! — крикнула она, осторожно, чтобы не изрезать руки, высовываясь в разбитое окно. — Покушение на императора! Этого — взять живым!

Властный жест в сторону несчастного отравителя — и тот, крутнувшись волчком, завыл уже от отчаяния. Что не помешало ему брыкаться, вырываться и орать, уже будучи в руках у пары рослых гвардейцев.

— Невиновен я! Невиновен! Меня заставили-и-и!

Пусть орёт, что хочет. Половина дела сделана. Осталась сущая малость: добиться от него… нет, не признаний — правды .

Нетривиальная задачка. Но ведь Пётр Алексеевич для чего-то придумал эту особую, тайную ото всех прочих службу, чтобы знать правду, не так ли?

К воплям изловленного и ругательствам солдат, не без труда удерживавших этого весьма некрупного человека, присоединились громкие женские причитания пополам со слезами. Невесть куда пропавшая Прасковья объявилась, и тут же с воплями «миленький!» да «родненький!» бросилась спасать дружка. Её перехватили женщины, визг поднялся до небес. В довершение бедлама кто-то сдуру помянул Тайную канцелярию, в которой, де, этот молодец быстро сознается, кто его подослал. «Молодец» взвыл так тоскливо, что отозвались бродячие собаки за пустырями, а солдаты ввернули в свою брань словечки «обделался, дерьмец».

Княжна и так не испытывала никаких иллюзий по поводу личности пойманного, а приступ медвежьей болезни довершил портрет. Этот человек невероятно, просто-таки болезненно труслив. Он действительно собирался травить отставную императрицу, а когда узнал, что положил яд не в ту тарелку, пришёл в ужас. К тому же, и впрямь не слишком умён, иначе действовал бы тоньше. Сочетание трусости и глупости — это огромная брешь в его обороне. Тут даже штурма не нужно, просто заходи и бери, что хочешь… Верно говорит Пётр Алексеевич: дурак хуже изменщика. Тот, кто послал на такое рискованное дело подобного межеумка, навряд ли сам намного умнее. Хитрее — да, но ум и хитрость не одно и то же.