Георгий Юленков - Белые перья шпиона

Задание подходило к концу, и в голову Петровского полезли надоедливые мысли о Пашке, и о политучебе личного состава, навеянные недавней беседой с комиссаром Вершининым…

— Чего тебе комиссар?

— Читай, товарищ комбриг…

Полковник тогда недоверчиво прищурился, подозревая розыгрыш старого друга. А с протянутой полковым комиссаром передовицы буржуйской газеты, на Петровского глядело упрямое лицо с серьезным взглядом. И вот это лицо командир бригады узнал бы и без подписи под фотографией. Но подпись там была, правда на английском, но прочесть имя и звание было не сложно. И хотя имя было другое, но лицо полковника как-то сразу же, постарело…

— Вот тут перевод Вася… Я тут это… политинформацию готовил, вот и заказал иностранную прессу… Гм… Нам пока вылетов мало надо бы нормально политучебу налаживать…

— Мда-а…

Машинописные строки сперва расплывались перед глазами, но Василий Иванович, усилием воли заставил себя вчитаться в текст…

"По сообщению собственного корреспондента… успешный командир авиационного дивизиона, отмеченный многими польскими и иностранными наградами… в рукопашном бою с немецкими агентами прямо на аэродроме… успев застрелить несколько врагов…"…

"Эх, и старый же я дурень! Эх, Пашка-Пашка… Шило в дупе, голова садовая! Так вот куда тебя нелегкая судьбинушка-то занесла… А, я-то все гадал, где же ты у нас теперь выплывешь…"

Петровский читал, а лицо его все больше каменело. Из статьи следовало, что этот американский парень известный в Штатах автогонщик вместе с другом, демобилизовавшись из резерва американского Авиакорпуса, поехал во Францию, а вот потом… Какая-то не до конца понятная полковнику мысль звенела в мозгу натянутой струной, пока Вершинин не отвлек его…

— Ты Вась, того… Нэ журысь, давай… Не погиб же он — в плену, вон, отдыхает. Да, может, это и не он вовсе… Может, ошибаемся мы, а?!

— Прямо сейчас поклянись мне Серега, что обо всем этом, как верблюд монгольский ты до гроба молчать будешь. И что любому в лицо плюнешь, кто тебе станет про это спрашивать и рассказывать. И запомни… Даже если мамке своей сболтнешь, ты мне больше не друг, Ильич!

— Да ты чего, Вась? Да я же…

— Верю… Не первый уже год с тобой вместе служим. Но свое слово коммуниста ты мне все-таки прямо сейчас дай.

— Иваныч я, конечно, все понимаю… У нас тут и без "Донжуана" секретов полно. И ты не просто так от него в бригаду письма те "испытательские" привозил. Я все это уже давно…

— Вот и не болтай зря, комиссар! Даешь слово коммуниста?!

— Ну, даю…

— Без "ну"…

— Ладно, Василий. Слово коммуниста. От меня это никому не уйдет. Чего делать-то будем?

— Ничего… Как тащили мы с тобой, Серега, службу, так и дальше потащим. Что рассказывали о нем, то и снова повторим.

— Вась, так он вроде того уже. В плену… Может уже всё там с ним?

— Заладил, понимаешь! "В плену", да "в плену"! Да хоть хрен в дыму! Не смей об этом трепать и все!

— Ну, а если кто другой его по такой фотографии узнает?

— Последний раз тебе, комиссар, повторяю. Плюнь тому в рожу, а за клевету на советского летчика, и за фашистскую провокацию, особистам сдай ту бестолочь. Сам сдай… Понял меня?!

— Да понял я, понял! Ну, а если немцы сами его расколют да нам же, уже как предателя и выдадут, тогда что?

— Хрен чего они расколют!!! Не такой человек Пашка! Он их с сотню раз вокруг хрена обведет и как курят безголовых отрубями накормит, пока они его там колют! А потом и вовсе сбежит нахрен от них, и нам же еще и расскажет обо всем. Ты, вот, сам про те "мессеры", что в Учебном Центре появились, и через которых мы шесть десятков пришлых считай, что розгами неделю гоняли. Вот что ты про них думаешь?

— Да купили их видать, когда пакт подписали…

— "Купили"?! Тьфу ты! Дьяка розгами лупили, и овса ему в дупу зашили! Пашкина это работа, к гадалке не ходи! От него это нам польский подарок. За всех за нас он там с шантрапой фашисткой дрался! Полтора десятка сбитых, и рейды к Герингу за шиворот, это тебе, Ильич, не хрен собачий…

— Да кто ж спорит…

— "Кто спорит". Ой, непростое у Пашки теперь задание, непростое… А мы с тобой… Проглядели мы все-таки с тобой, Сергей, этого героя. У меня-то в полку уже бы эскадрилью водил! А он, понимаешь, там за бугром за месяц капитана с низов выслужил, и семь наград заслужил. Угум… И это притом, что у себя дома он за Китай даже чахлой Звезды на грудь повесить не успел…

— А вот это ты брось, комбриг! Не пил бы он, и орден бы носил, и в комэски бы в свой срок вышел. Нечего тут все в одну кучу складывать. И ты его польские да штатовские цацки с нашими советскими наградами не ровняй!

— Ну, все теперь! Нашел, понимаешь, зануда, к чему придраться… Ты теперь еще епитимью на меня наложи! "Окормленец" ты наш бригадный…

— Ладно, проехали. Пойду я, всю злость на нас с тобой собранную, на кого другого выплесну…

— Во-во, это правильно! И ко мне того "козленка отпущения" тоже пришли. Рявкну на него разок. Глядишь, тоже отпустит. Это чтобы, значится, кровь-то наша командирская не дурнела…

— Шут ты, Вася, гороховый, а не комбриг. Вот, когда Локтионов к нам приезжал, мне ей же… ей, за тебя чуток даже стыдно стало. Как был ты у меня шпаной Тульской, так и остался. И какие ромбы тебе в петлицы не цепляй так ты все и останешься комзвена перестарком. Ну, нету в тебе настоящей генеральской основательности… Нету, хоть ты тресни!

— Иди-иди, "совесть ты наша". У меня нынче забот полон рот, еще и от тебя нотации слушать…

Та беседа оставила у полковника легкую оскомину грусти. Даже сейчас ему остро хотелось чего-нибудь сделать, но вот ничего сделать для Павла Колуна он не мог. А впереди в прицеле уже появилась взлетная полоса родных Скоморохов, умытая коротким октябрьским дождичком. И еще была работа, которая никогда не заканчивалась…

Начальник училища и по совместительству командир учебного авиаполка будущей реактивной авиации, приехав из Москвы, был ошарашен неожиданным известием. Оказывается, за время его отсутствия произошел инцидент, беспрецедентного разгильдяйства. В результате того инцидента, один из молодых инструкторов училища сейчас лежит в лазарете с тяжелыми травмами, полученными, кстати, в обстоятельствах никак не согласующихся с планом учебных мероприятий училища. После доклада начмеда училища военврача первого ранга Шостака о состоянии травмированного лейтенанта, наступила очередь выслушивать объяснения ответственного за эти "художества" заместителя. Клювообразный нос начальника хищно уставился в сторону монгольского ветерана…

— Что вы можете сказать в свое оправдание, товарищ майор?!

— Товарищ комбриг, дело не в оправданиях. Я виноват и готов понести наказание… По моему приказу в училище были начаты тренировки "принудительного покидания самолета" на толком не отлаженном тренировочном стенде. Из-за этого вчера лейтенант Васильков получил тяжелую травму при "катапультировании"… Но товарищ комбриг! Разрешите высказать, все, что я думаю по этой теме?