Василий Криптонов - Вопрос веры

— Ты под «джеронимом», Николас. Наслаждайся.

Я сразу поверил его словам, потому что в этот миг ко мне подплыла зеленая собака на красном катамаране. Такое и впрямь увидишь только под «джеронимом».

Рядом с Джеронимо вновь появилась обеспокоенная Вероника.

— Хочешь сказать, он оклемается? Как скоро?

— Точно сказать не могу, но ближайшие полчаса ему нужно концентрироваться на чем-то реальном, чтобы мозг не перепутал, куда оклемываться. Можешь сидеть рядом с ним, держать за руку и шептать на ушко нежности. Или, если тебе неудобно, могу я. Эй, Николас, давай выбирай: если хочешь, чтобы нежности шептала Вероника — моргни сто шестьдесят четыре раза. Если я — два раза. А если хочешь, чтобы Алена показала танец медсестрички — один раз.

Я сделал все, что мог, и даже больше.

— Поверить не могу! — закатила глаза Вероника и тут же исчезла.

— Отличный выбор, дружище! — щелкнул пальцами Джеронимо. — Поверь, шоу того стоит. Ну скажи, неужели наше путешествие так уж плохо? Когда ты в последний раз закидывался наркотой и смотрел стриптиз?

Джеронимо исчез, появилась улыбающаяся Мышонок в белом халате. Наклонилась надо мной, что-то делая сзади. Не то подушку подложила, не то еще что-то — в общем, ракурс поменялся.

Мышонок отступила к двери незнакомой комнаты и, коснувшись выключателя, приглушила свет. Заиграла музыка. Хором с солистом Мышонок пропела:

Потом она расстегнула верхнюю пуговку халата, и танец начался.

Снаружи орали. Это первое, что я понял, когда сознание начало постепенно возвращаться: снаружи немилосердно блажили как минимум человек пять, то хором, то по очереди. Разбирая поначалу отдельные слова, чуть позже — предложения, я более-менее сориентировался в происходящем. Двое — кажется, Седой и Русый — костерили Джеронимо, обещая ему за то, что он сделал, не только химическую кастрацию, но и четвертование, а потом — многократное клонирование и жестокое убийство всех клонов.

С другой стороны выступал Джеронимо. Неутомимый enfant terrible играл в защите и нападении, кажется, не прерываясь даже на дыхание. Когда говорили старцы, он декламировал стихи Библии, пел песни, рассказывал анекдоты, а как только оппоненты выдыхались, переходил в атаку и напоминал выставленные советом условия, ни одного из которых он не нарушил, а потому шли бы оба старца обниматься со своими подсолнухами.

Джеронимо поддерживали двое. Робкий и вкрадчивый голос Черноволосого почти не пробивался сквозь крики основных спорщиков, а вот зычный рев командира, обещающего лично поставить [убрано цензурой] и [убрано цензурой] в [убрано цензурой] любого сраного умника, который посмеет нарушить уговор.

Иногда, когда угрозы в адрес Джеронимо перехлестывали через край, вступала Вероника и спокойно рассказывала, как перебьет в полном составе всех умников и умниц, начиная с Совета и заканчивая последним задрипанным поэтишкой, если ей хотя бы покажется, что ее брата обижают. А поскольку командир тут же выражал полную солидарность и готовность подтаскивать боеприпасы для осуществления акции, старцы временно меняли тактику и переходили к безадресным сокрушениям по поводу разомкнувшегося биоцикла.

Я открыл глаза и увидел Мышонка в полном облачении. Она, зевая, сидела рядом с кроватью и листала газету. Интересно, танец правда был, или мне все привиделось под «джеронимом»? Спрашивать как-то бестактно, и я, ожидая, пока старая добрая подруга-боль привычно расползется по телу, присмотрелся к газете.

«Демократия», — гласило название. Сразу под названием — фотография улыбающегося юноши в траурной рамке. Фотографию обрамляли строки не читаемого с такого расстояния текста, а заголовок заставил меня болезненно поморщиться: «Редакция «Демократии» прощается с Педро Амарильо». И ниже, чуть помельче: «Пришельцы не только убили его и надругались над останками, но еще и уничтожили самую возможность погребения, превратив триффидов в обычные растения!»

Я непроизвольно застонал. Бедный Педро! Сколько ж еще мы будем над ним издеваться?

Мышонок, услышав мой стон, мигом свернула газету и подскочила к кровати.

— Очнулся? — На губах неизменная улыбка. — Слава богу! Часов двенадцать, наверное, прошло.

— Тринадцать с половиной, — уточнил я. — Можно воды?

Кивнула, убежала. Я, с трудом ворочая шеей, оглядел комнатку, в которой находился. Обстановка простенькая: две кровати, диван, пара стульев, в углу — кухонный уголок с раковиной. Глобальное отличие от того помещения, куда нас отвели после суда нашлось лишь одно: дверь в туалет.

— Вот! — подбежала Мышонок со стаканом воды. — Кушать будешь? Я как раз грибов пожарила. Там туалет. И душ. — Она показала на замеченную мной дверь.

— А что это за место? — поинтересовался я.

— Как? — удивилась Мышонок. — Это моя комната, живу я здесь.

— Мне кажется, я ее видел. Краем глаза. Здесь была…

Я посмотрел вверх и увидел крюк в потолке.

— Мы были соседки. — Если улыбка Мышонка и померкла, то совсем чуть-чуть. — Жаль, что так все вышло, но вашей вины тут не так много. Я тоже в тот день обошлась с ней излишне резко. Вообще, ее мало кто любил. Вздорная была девка, упокой господь ее душу.

Мышонок немного помолчала, отдавая дань уважения покойной, потом вновь с улыбкой посмотрела на меня.

— Кушать-то будешь? Грибы…

Желудок стянула такая голодная судорога, что я сложился пополам.

— Да, пожалуйста. Вот только… Поздороваюсь.

Мышонок упорхнула «в кухню» и загремела посудой, а я сполз с кровати. Тут только обнаружил, что противотриффидное облачение с меня стянули, и я остался в привычной своей одежде: штаны, куртка, футболка.

Доковыляв до двери, я нажал ручку, и мне в объятия свалилась Вероника, которая опиралась на дверь спиной. Я замер, ожидая суровой расправы, но Вероника, похоже, не догадалась возмутиться.

— Да ладно! — взвизгнула она, отпрыгнув от меня. — Живой? Без шуток?

— Вообще не до шуток, — отозвался я. — Как там…

Закончить я не успел — в порыве искренней, незамутненной никакими подтекстами радости Вероника и Джеронимо бросились мне на шею. В этот момент я не сдержал слез. Двое человек, которым до такой степени на меня не плевать — это явно что-то куда большее, чем просто счастье.

— Как «джероним»? — орал на ухо Джеронимо. — Нужен твой вердикт. Ставить на поток? Сколько заряжать? Там этих «писек» ядовитых валяется — караул, а никому дела нет.

— Сукин ты сын, знаешь, как мы волновались? — чуть тише в другое ухо говорила Вероника. — Даже этот отморозок, хотя ни за что не признается.