Алексей Рагорин - Ракетчики

— Тащ ппковник разрешите войти! — как в воду сиганул. По спине пробежались «мурашки».

— Заходи Саша.

— Александр Николаевич, я могу вас так называть? — в душу попыталась закрасться какая-то робость, которую волевым усилием задавил.

— Да, конечно, — несколько удивлённо отвечает Емец.

— У меня к вам долгий и очень необычный разговор, прошу заранее: не удивляйтесь и не делайте преждевременных выводов, пока мы не закончим.

— Норрррмально. Ты меня заинтриговал, Саша.

— У вас дети-внуки есть?

— Да.

— Вы их любите, хотите им счастливой жизни? Не отвечайте, это риторический вопрос. Дело в том, что их спокойная и счастливая жизнь, как и жизни миллионов советских людей, под угрозой.

Несколько часов мы вели беседу. Я: то — вещал, то — спорил, то — доказывал, то — делился впечатлениями, то — взывал к сочувствию. Начштаба спрашивал, уточнял, сомневался. Но в итоге — проникся и, вроде бы, поверил.

— Если бы таким пророком сказался кто-то другой, я бы его — в санчасть или сразу — в психушку. А может, и особисту сдал бы. Но ты, Саша — это совсем другое дело. Чем-то ты выделялся. Я с самого начала заметил. Не силой, не умом… Ты не от мира сего. Не потому, что «тормозил» вначале, а потому что не приспосабливался к жизни в армии, а воспринимал службу серьёзно, как защиту Родины. Остальные отбывают. Как наказание. Поверь, я за свою службу много солдат повидал. Ещё… Никогда бы не подумал о себе, что поверю в загробный мир, перемещение во времени. Экий бред! Марксизм, материализм… Я даже научную фантастику не люблю. И, всё же, остаются… Нет, не так. Не сомнения остаются, а, скорее, голова просит чего-то конкретного, что можно руками пощупать.

— Возможно, такой предмет есть. Не совсем материальный, но, всё же. Мои показатели по физо вы примерно представляете, так ведь, Александр Николаевич?

Чего греха таить, слабоват я был. Подтягивался еле-еле раз десять, пресс — слабенький, отжимался лучше — раз сорок. Сколько себя помню — всегда таким был. Не слишком сильным и мускулистым. Бег на длинные дистанции руки не очень развивает. Плечи у меня не слишком широкие. Ни внешнего впечатления не производил, ни фактических выдающихся физических данных я не имел. Емец лез в каждую дырку в части, поэтому для него это тайной не было.

— Никаким спортом, ни боевыми искусствами я не занимался. Пока. Сколько бы КГБ ни копало мою текущую биографию. Можете у особиста поинтересоваться, если такие данные, конечно, есть в личном деле. Предлагаю в ближайшее время провести занятие по рукопашному бою. Я постараюсь там вас удивить. А следующим умением будет стрельба. Только желательно, чтобы других свидетелей на стрельбище не было. Если владение боем я могу объяснить посещением подпольной секции ушу, то стрельбе, на таком уровне, в СССР ещё никто не владеет. Наверно, и в мире.

— Я знал, я знал, чувствовал, что что-то не так! В жизни, с тобой. А после тревоги… Иди, Саша.

Ну, дела! Кажется, Емец расчувствовался. Уж не слезу ли он втихаря пускает? Да-а-а… Кстати, любопытная была история с этой тревогой.

Как-то раз, примерно, через полгода моей службы, поднимают всю роту по тревоге. Точнее, не совсем по тревоге, а по сигналу «занять боевые посты». Этот сигнал, по той информации, что говорили нам офицеры, может быть как боевой тревогой, так и учебной. Понимай, как знаешь. Я воспринял его как настоящую тревогу, войну. Тем более что режиссер спектакля, Емец, постарался на славу: НДБС выдал оружие и куда-то делся, сержант, замкомвзвода, имитировал сердечный приступ, от погрузочной площадки боеголовок и караульного помещения шла активная стрельба из автоматов. Жуть!

Стоят два десятка солдатиков с автоматами, но без патронов, сержант валяется на снегу и стонет, офицеров рядом нет, вдали — стрельба. Стоят солдаты и ничего не делают. Я бы покомандовал, но рядовой. А в куче есть ефрейтор, на полгода большего призыва, несколько «дедов». Кто же меня, салагу, будет слушать? Даже не пытался. Просто начал двигаться сам. Короткими перебежками, от дерева к дереву. Деревья у нас знатные: метров под пятнадцать высотой, в обхвате сантиметров под семьдесят. Такое и «калаш» не пробьет. Может, «крупняк» только. Но их не было слышно. Добрался до поста, охраняющего погрузочную площадку. Трупов нет, стрельбы — уже нет, пытаюсь окликнуть часового. Он закрыт изнутри в железобетонной коробке. По уставу, часовому не положено разговаривать с посторонними. Но мы — все свои, а он не отвечает. Вот тебе и раз. Выходит, его убили или сильно ранили? Значит, тревога настоящая?! Дальше двигаться от дерева к дереву не рискнул. Пополз по водоотводной канаве. Она доверху заполнена снегом, но снег — не пуля, не умру. Путь предстоял немалый: метров триста. Труднее всего для нервов дался бросок от одной канавы в другую через дорогу. Фух! Пронесло. Дополз до караулки, обполз ее сзади, со стороны уборной. Там у нас был участок в «колючке», где удобно было пролазить. Мы иногда опустошали уборную ведрами в дальнюю яму, этот кусок забора распутывали, а гвоздями уже не прибивали. И сигнализации на том участке нет. Мало ли что… За несколько секунд сделал большую дыру, пролез, пробежался вдоль стены, пробрался за пулезащитный щит. Он закрывает дверь в караулку. Дверь была закрыта, но дальше уже всё просто: давлю на кнопку звонка. Надеюсь, караулку не «взяли»? Фух! Свои, открывает ефрейтор Рашук. Мама дорогая! С десяток наших офицеров, весь караул поднят «в ружье». Но настроение у всех спокойное. Значит, тревога была учебная, а я так напрягался. Да-а-а, зря. Рубан, наш заместитель командира части по боевой части, спрашивает: «Рядовой Корибут, почему вы оставили взвод и пришли сюда? Доложите обстановку!» Правду говорить нельзя. При опасности у меня «шерсть» на спине становится дыбом, внизу живота встает шар силы и страх заставляет меня идти в сторону опасности, а не от неё. Такое не расскажешь.

— Тащ, полковник, докладываю! НДБС майор Кармышов исчез в районе КПП, сержант Трофимов то ли ранен, то ли сердце схватило. Патроны к автоматам закрыты в броневом ящике, а ключ у Кармышова. Гранаты не выдали. Я решил, что в караулке есть патроны и гранаты, поэтому и пошёл сюда.

— А как вы проникли внутрь периметра? Мы вас не видели.

— «Колючку» возле уборной отогнул.

— Норррмально, — это уже Емец рычит, — какие ещё дыры есть в системе охраны караульного помещения?

Молчу, как партизан. Не буду больше выдавать старшим офицерам военные тайны. Все, кто ходит в караул, а это: лейтенанты, капитаны, старлеи — и так знают, а от старших можно только проблем поиметь. Так что, ничего не скажу о хронически неотжимаемом язычке на защёлке главной калитки — чтоб оператору лишний раз от телевизора не отрываться, эту калитку разводящему не открывать, ничего не скажу о калитке на спортплощадку, которую можно открыть отверткой, монеткой, или любым плоским предметом.