Евгений Сапожинский - Дурацкое пространство

— А «Битлз»-то причем? — изумился я.

— Язык! Ты понимаешь — язык! У вас они пели по-английски. У нас, впрочем, тоже… Если бы ваш придурок Боярский был так же популярен в мире, как «Битлз», то все заговорили бы по-русски.

— Ага, — засуетился я, — если б «Песняры» были бы покруче «Роллинг Стоунз», тогда, выходит, все бы заговорили по-белорусски?

— Грубо говоря, да.

— Э… что-то не убедила.

Маргарита жахнула рюмку. Я присоединился.

— Культура, на фиг (сглотнул) — да что это такое? Ты.

Задумался.

— Лабуда какая-то.

— Вот и я так думаю. Культура — это совокупность знаний, информации. Есть правила типа не пукать, например. Но, увы, не более. Ты можешь дать определение культуры?

— Нет, — признался я честно. — Ладно, мы договорились, что культура — лажа.

— Умник. Культура — это система запретов. Список, реестр. И все.

Меня перло. Впервые я нашел женщину умнее себя. Это было круто.

— Ладно. Подведи базу (если ты такая умная — хотел я добавить).

— Куда?

Получается так, что они исчезают. А мы не исчезаем. Мы остаемся. И пашем, как идиоты. Мы зарабатываем деньги, чтобы прокормить левых детей, читаем после этого статистику, ложимся спать, скинув надоевшие тапки; все это для того, чтобы, блин, проснувшись чудесным завтрашним утром, надевши эти долбаные тапки опять, снова сходить в туалет, потом торопливо что-то сожрать — разумеется, ни у кого из этих так называемых интеллектуалок не зародится в башочке мысль, что надо бы покормить мужика — и почесать. Вечером почесать обратно. Уродцы, дрессированные суслики. Баба, увы, вагина, не более того. И им не нравится эта мысль.

Да хер с вами.

Я иду; мысль моя становится все более белой. Белые дома, белая дорога. Подходит белый троллейбус. Я сажусь в него, и все бы хорошо, все белое, но подходит белый кондуктор и начинает шуметь в своем стиле. Белое, белое.

Хорошо им, шарикам в невесомости.

Маргарита?

Люблю?

Конечно.

Завидуешь, что ли?

Стоп, а с чего ты решил, что ей должно быть лучше, чем тебе?

Идиот бакланит, что, мол, купите билеты. Смысл? Мне выходить через две остановки.

Выхожу. Иду домой. Ложусь спать. Перед отключением думаю. Маргарита.

Хорошо. Хотя, как говорил мой бывший начальник по фамилии Янкель, ничего хорошего. Ему было всегда плохо. Он, видимо, по ночам не спал. Вот в чем была проблема: я его разорял. Вся моя деятельность была направлена на то, чтобы отнять у него лишнюю копейку. Убогий чувак, что говорить. У него была дурацкая привычка орать: ты (я милосердно опускаю), ну и так далее. Из-за тебя, дегенерата, я по миру пойду, и все такое прочее. Вообще-то я делал ему выручку. Янкель не понимал. Другое дело — Кегль. Мне даже было перед ним стыдно, что ли, или как-то слегка иначе.

Это курносое сооружение — пилот? Тогда я китайский мандарин. Марса они достигли, видите ли. И все у них было не так. Мы, значит, идиоты. Наука наша, получается, ботва на постном масле. Вот их наука, можно подумать, объясняет все. Те же антигравитационные ямы, те же провалы во времени и пространстве. Нет, все куда проще! У них, видите ли, подобной хрени попросту нет. Они не летают на аэрастатах, они не ездят на мотрисах. О, они крутые. Настолько, что даже не пользуются маховиками. Они не плюют в небо продуктами сгорания своих двигателей; размалывают небо тяжелыми стальными птицами и, даже страшно подумать, дотронулись до Луны! Да и до этого вашего Марса.

Я почти поверил в эту гондовню. Вот только вовремя вынырнувший из тумана дирижабль, убивая ревом моторов тишину и шаря носовым прожектором в тумане, поставил все на место.

Слегка.

А как же все-таки быть с исчезновениями?

Статистика противоречива. Десятки, сотни тысяч, миллионы уходят в никуда. И из ниоткуда появляются иваны, не помнящие родства. Марии тоже. Маргарита — одна из них. Не так давно был просто бум; пресса наслаждалась, отвлекшись на время даже от таких извечных тем, мол, как кто кого трахнул и кто кого грохнул. Журналистика на подъеме: возродились научно-популярные журналы типа «Знаешь — имеешь»; их даже снова начали продавать в ларьках наряду с дешевой порнографией типа «Лизунья» с розовыми заголовками.

Люди непонятным образом исчезали. Исчезновений было не настолько много, чтобы в это верить. Как корабли в Бермудском треугольнике: вроде куда-то пропадают, так ведь, по статистике, и в других местах Земли случается подобное не в меньшей степени. Начинаешь верить в эту чепуху только тогда, когда пропадает кто-то из близких людей. Пропажа соседа по лестничной площадке заставляет только хмыкнуть. Тревога! А ведь Андрей-то пропал! Хочется и задуматься тоже. Так, по приколу. Особенно, когда это случается во второй раз. Или в третий.

Полиция, разумеется, бессильна. Нет следов, нет улик — нет человека. Ксива, прочие документы? Бумага, не более. Прописка? Даже не смешно. Ситуация здорово облегчила работу бумагомарательницам в паспортных столах: через шесть (или даже три?) — месяцев никакого розыска не предпринималось — если даже таковой в принципе был, что очень сомнительно — бумажки попросту уничтожались. Журнализды на этом как-то изрядно поживились. Смотрите, мол, вот как нас защищают. Нас берегут. Лишнее просто предается сожжению, н-да. Силы высвобождаются. На то, чтобы ловить преступников.

Дурдом.

Науч-поп выродился в поп: на всех радиостанциях идут однотипные псевдоглубокомысленные изъявления: как же вы (мы) дошли до жизни такой. И куча умников, сильно смахивающих на Маргариту, несет какую-то дичь, что они, мол, явились из параллельного мира (в котором, всeпонятное дело, не так, как у нас; там трава зеленее, масло маслянистей да и Солнце светит ярче. И даже, более того, у них планет всего восемь, а не девять). В эту же бредятину вписалась Маргарита. Мне всегда везло на сумасшедших. Видимо, я и сам такой. Тошно.

Кто я? Всего лишь киномеханик. С наукой давно закончено. Попытавшись как-то отстоять свою точку зрения, я был изгнан самым позорным образом из института. После чего я глубоко забил на все болт. Слова разбивались о глухую стену защиты; я просто не верил. Есть люди, а есть женщины — вот мой взгляд на мироздание, и любой, кто попробует его разрушить, в лучшем случае перестанет быть моим другом, а в худшем — станет врагом. Не трогайте меня. Ведь я никого не трогаю? Да ну вас всех. Оставьте меня в покое. Знаете, чего мне хочется? Не любви. Тишины. Любовь слишком напрягает. Не в плане ответственности. Все — суета, и любовь тоже.

Да говно эта ваша любовь. Сраное ебаное вонючее говно. Ведь человек женского пола (я вынужден прибегнуть к эвфемизму) так или иначе тебя предаст. Мне душно делить свое с кем-бы то ни было. Такой я эгоист.

А ведь иначе не получается, и быть не может. Все здорово в двадцать лет. В двадцать пять задумываешься. В тридцать начинаешь злобно всхлипывать. В тридцать пять до тебя доходит, что дрянь — всего лишь дрянь.