Соломон Фенрир - Матрица постапокалипсиса

– Не умеешь ты дела вести, мужик. – произнес Клыдень, собирая вещи несостоявшегося бизнесмена в походный рюкзак. – Нахера нужно торговать, когда можно и так отобрать. Бизнесу он меня, блядь, учить собирался. Сука.

Скарб незадачливого бизнесмена наводил на мысль, что тот, мягко говоря, собирался кинуть Клыденя как лоха. Видимо парадигма "не обманешь – не продашь" была настолько глубоко "прошита" в существо барыги, что даже перенос с полной амнезией не повлиял на его поведенческие реакции. Главное – впарить несмотря ни на что.

Перебирая доставшееся ему в качестве трафея барахло Клыдень только диву дивился:

– порядком испачканные в грязи деревянные банные тапочки

– красный галстук – непременный атрибут менеджеров и политиков, стремившихся казаться значительными

– когда-то белая, а ныне грязная и рваная сорочка

– белые в красную горошкинку семейные трусы

– кожаный портфель

– литровая пластиковая бутылка в которой плескалось немного воды

– бейсбольная перчатка

– упаковка, содержащая зеленые таблетки, с надписью "Баффаут" и неясными свойствами:

+60 ОЖ, +3 ВНС, +2 СЛ СД – 3СЧ ВЫЗ.ЗАВ

Внимательно изучив все эти предметы ещё раз, Клыдень пришел к выводу, что барыга намеревался впарить ему зеленые «колеса», сблефовав что это некая крутая местная наркота, под которой очень сильно прёт. Теоретически, как Клыдень сам себе на духу признался, он на это фуфло мог даже купиться, поскольку некую тягу к «оттягу» в себе уже заметил. Но сейчас, глядя на странную упакову, желания глотать «колеса» у него не было. Испробую на каком-нибудь терпиле и если не скукожится, то значит самому закидываться можно, решил он и убрал упаковку в рюкзак.

Решая куда ему двигаться дальше, он взобрался на небольшой холмик, похожий на курган. Задачу на ближайшее будущее он себе сформулировал ещё вчера, завалив своих первых двух "терпил" – найти укромное и хорошо защищенное логово, обеспечить себе запас жратвы и начать "шерстить" окрестности, сбив, по ходу дела, себе кодлу из таких же подонков и негодяев, но не на настолько отмороженных, чтобы иметь наглость посягнуть на его старшинство.

Для такого логова хорошо подходила какая-нибудь не сильно дремучая лесная чаща или же небольшие горы. Грешным делом, Клыдень даже задумывался, а не вернуться ли ему обратно к горам, но всякий раз мысль эту отбрасывал как трусливую и фуфловую – то место он для себя уже отмел как бесперспективное, а пересматривать свои решения Клыдень не любил. Хотя иногда и хотелось.

Убивать, грабить и всячески насильничать Клыдень стремился не по причине какой-то своей гнилой антисоциальной природы или врожденных преступных наклонностей, а сугубо в силу авторитарного синдрома. Подавляемые и репрессируемые в нездоровой социально-культурной среде естественные инстинкты и желания Клыденя искали выход, но натыкались на сплошные внутренние запреты и ограничения, гласящие, что "настоящий потсан" не должен делать то-то, то-то и то-то, и ещё "стопятьсот" вещей. В результате изначально здоровые и естественные желания в процессе сверхкомпенсации извратились и превратились в агрессию как бессознательное стремление отомстить миру за все беды, горе и страдания, которые, на самом деле, создали все эти подсаженные на уровень подкорки запреты.

В мире без границ и правил, где Клыдень спокойной и свободно мог бы попытаться стать наконец самим собой и делать то, что ему вздумается, он продолжал отрабатывать рабскую программу "настоящего потсана", крутость которого заключалась исключительно в физической силе и готовности применить насилие для решения любых проблем. Собственно, этим Клыдень с самого начала и занялся.

Стоя на вершине холмика, он внимательно оглядывал окрестности. Солнца уже потихоньку клонились к закату, но ещё давали достаточно света, чтобы смотреть вдаль, не напрягая глаза. Местность вокруг была холмистая, даже овражистая, открытые, покрытые травой и редким кустарником, участки местности перемежались с густыми дубовыми рощами и широкими участками лесных полос. Клыденю даже показалось, что он заметил человека. И даже не одного. Но нет, кажись, показалось.

Уже собравшись двинуть к ближайшей рощи, чтобы устроиться на ночлег и провести ревизию своего имущества, он заметил примерно в километре от себя едва видимый и слабый дымок. Явно кто-то запалил костер. Смекнув, что жечь костер в такое время имеет смысл только для приготовления пищи, Клыдень, не мешкая ни секунды, уверенно двинулся по направлению к источнику дыма. Кто бы там ни был, но обходить стороной он их не собирался. С такими же, как он сам, Клыдень мог попробовать договориться и даже примкнуть, если банда будет выглядеть стоящей. "Терпил" же можно будет попробовать попотрошить, если они, конечно, те не вооружены и не успели научиться давать отпор посягательствам.

Добавшись до места и осторожно подобравшись поближе к полянке, где бесновалось пламя и трещали, пожираемые им, сухие ветки, он даже немного удивился. Возле костра, с ветками, на которых были нанизаны гроздья грибов, сидели двое. Женщина под 40 и мальчишка лет 10-11. Пацанёнок доверчиво прижимался тельцем к бабе, по-детски непосредственно положив голову ей на плечо, а та свободной рукой обнимала его и что-то ласково нашептывала на ушко. Словно мать с ребенком, всплыло почему-то в голову у Клыденя.

Внезапно всплывшие откуда-то из глубины дыши добрые и светлые чувства, ассоциировавшиеся с чем-то родным, близким, мягким и теплым, тут же окрасились самой чёрной и лютой злобой, переплавившись в желание мучить, терзать, унижать, растоптать эту беззащитную парочку. Нежные чувства, которые он видел между женщиной и ребенком, были для него как плевок в лицо, как яркий свет лампы в лицо, как безбожно отдавленная мозоль, короче это было откровенное и наглое издевательство над ним самим. А такие вещи, как робкий лучик света в пучину тёмной души не прощаются. В голове Клыденя яркими кроваво-красными цветками расцвел план дальнейших действий.

Тратить время на разговоры и представление он не стал. Чёрным демоном нарисовавшись перед костром, чем сразу напугал своих будущих жертв, он, ни слова не говоря, сразу же схватил женщину за волосы и потащил к себе. Ничего не понимающий ребенок вцепился в неё и ни за что не хотел отпускать, поэтому Клыденю пришлось хорошенько ему врезать ему ногой в живот, после чего тот упал на землю и затих.

Издеваться и терзать своих жертв Клыдень решил основательно. Сначала на глазах привязанного к дереву рыдающего пацана он пытал и насиловал несчастную бабу, периодически давая ей отлежаться и немного восстановиться. Чтобы ни одна из жертв своими криками не привлеклала случайных и нежелательных свидетелей, которые могли проявить желание вмешаться, он отрезал обоим языки. Это отняло у них очки жизни, но не критически.