Николай Инодин - Замочить Того. Полный текст

— Ось. Самые захватывающие, чи то компроментирующие материалы. Сам выбырав.

— То-то же. Иди. Меня ни для кого нет… — наместник бросает взгляд на стоящие в углу кабинета солнечные часы, — Полтора часа. Понял?

— Так точно! — вытягивается по стойке «смирно» адъютант и исчезает из кабинета.

Александр достаёт из кармана френча ключ, отпирает кодовый амбарный замок, откладывает его в сторону и переворачивает первую страницу, окидывая взглядом наклеенные фотографии.

— Чёрно-белые, прошлый век, — недовольно морщится он и приступает к вдумчивому анализу материалов.

— Однако! — удивлённо дёргает он головой, рассматривая особенно причудливый компромат. — И как это они ухитрились?

Margarita Zanudeneaka Максимка

Мой ресторанчик давно не стоит на берегу моря, и в его панорамных окнах больше не отражается бесконечная вереница спешащих убиться о берег волн. Перетащили. Вокруг шумят сосны, вперегонки карабкающиеся на стены ущелья. Говорят, здесь нашему «штабу» ничего не грозит при обстреле с моря. Снаряды будут пролетать над крышей, снимая шляпы и раскланиваясь:

— Какая встреча! Извините, не могу задержаться, спешу! Дела, сами понимаете, дела…

Чуть в стороне, отвернув фасады от легкомысленного стеклянного павильончика, стоят магазины Крестовского — впрочем, оружия там теперь нет, осталось только немного одежды. Все эти автоматы и пулемёты сейчас очень важные особы, вечно в хлопотах, вечно в делах. Их просто на руках носят.

Журчит по ущелью ручей. В Литве его наверняка величали бы речкой. Где-то ниже по течению стоит плотина, оттуда недавно протянули линию и теперь у нас есть электричество. Не всегда, но большую часть времени. Пленный генератор не хочет работать на врагов, и часто ломается, но его каждый раз пинками заставляют вертеться.

У меня теперь работают котлы и холодильники, печки и кофе-машина. Но я всё равно готовлю кофе в песке. Медные джезвы ерзают в его горячей массе точно так же, как купающиеся в пыли куры.

А ещё работает музыкальный центр. В нём нет дисков, все записи оцифрованы и затолканы в электронную память, но музыка не обижается, и в павильончике постоянно что-то бренчит, звенит и барабанит. Михаил поделился своими записями, и теперь вперемешку с литовской и российской попсой играет что-то американское, вроде народной, такое, знаете, с банджо и губной гармоникой.

Сегодня у нас на ужин тушёные бобы с медвежатиной. Характер у бобов неважный, поэтому они на противне шкворчат и от злости брызгают маслом. Для того чтобы их помешать нам приходится ловко изворачиваться. Наверное, со стороны это похоже на странный танец. На него с удовольствием поглядывают сидящие за столиками парни. Как-то так сложилось, что в моей стекляшке собираются в свободное время все, кто не очень занят или может писать и считать прямо за столиками.

Писать любят все. ИД Петергoffпресс принципиально не печатал пишущих медленно и мало, а все мы, как оказалось, издавались именно там.

Очередное бумс-бумс заканчивается, музыкальный центр на секунду задумывается и вдруг… сквозь старый, давно забытый шорох иглы по винилу из колонок разливается старинная, знакомая, но сто лет не слышанная мелодия. Под гитарный ритм беседуют хрипловатый простуженный саксофон и ласковое звучание аккордеона, в их дуэт вплетаются рояль и какие-то духовые инструменты … Фокстрот, наверное, ещё довоенный. Боже, как это называется? Что-то про май, кажется… Не помню. Щемящая мелодия отчего-то цепляет за душу. Хочется плакать. Отзвучали последние аккорды, и вместе с тишиной приходит ощущение какой-то неясной, непонятной потери, такая чистая-чистая грусть безо всякой причины. Краем глаза вижу, что подняли головы и замерли все. Как красивы они в этот момент!

Потом в колонках крякает, стукает, в воздухе повисает воющий стон электрической гитары, вдребезги разбивая повисшее в ресторанчике хрустальное настроение.

Парни опомнились и почему-то начинают расходиться. На противне зашипело, и я принимаюсь за свои танцы с лопаткой.

Что мешает мне подойти к центру и снова запустить ту мелодию? Не знаю…

Семён Тиховaka Свояк

Умереть, не встать. Ну, маскировочными накидками обзавелись все трое, благо, у Крестовского парочка Гилли-сьютов нашлась, было что в качестве образца выдать. Но рожи! Рожи мои рядовые-разведчики вымазали себе от души. У одного вполне себе получился праздничный узор заслуженной скво-героини из племени нижних заречных паютов, у другого на роже схема шнуровки кроссовок рэпером-нонконформистом, которого в подворотне искусала бродячая поэтесса-эмо. Третий косит под шахматную доску из сине-зелёных квадратов, тот ещё неформал.

— Так, компаньерос, пять минут на умывание и чтобы стояли передо мной с чистой, как у младенцев кожей.

Через пять минут снова осматриваю короткую шеренгу добровольцев. Степень чистоты здешних младенцев я явно переоценил, но для тренировки вполне себе сойдёт. Закладываю руки за спину, произношу характерное:

— Хе! — и ехидно дёргаю головой. Спёр конечно, как не спереть, персонаж-то какой эпической силы!

— Так, парни, слушать меня сюда и запоминать с первого раза, потому что на второй времени у нас нет. Маскировочная окраска наносится на лицо для того, чтобы что, Антонио?

— Чтобы напугать врага, хефе!

— Ответ неверный. Маскировка, она не для запугивания. А что? Правильно, бойцы, маскировка, она для скрытности. Нам нужно, чтобы враг, поглядев в нашу сторону, не заподозрил, что видит объект, похожий на человека. Лохматые накидки скроют очертания тел, но наблюдать, не открывая лица, невозможно. Без специальных устройств, которых у нас один чёрт нет. Поэтому работаем тем, что есть под рукой.

Серой глиной осветляем кожу вокруг глаз, под верхней губой и за ушами. Можно шею под подбородком намазать. Красной глиной затемняем нос и скулы, искажаем очертания окончательно. И финальный штрих — коровьим навозом наносим на загрунтованный таким образом холст полосатый орнамент.

Прохаживаюсь вдоль строя, даю мелкие советы.

— Закончили? Теперь проверка.

Поворачиваюсь к зрителям:

— Пропустите родных матерей!

Тётки чинно подходят, шоркая босыми ногами по пыльной глиняной площадке.

— Узнаёте? — указываю рукой на разукрашенных бойцов невидимого фронта. Сеньоры испуганно шарахаются.

— Не узнали.

Снова поворачиваюсь к зрителям:

— Выпустите родных матерей.

Матроны удаляются, при этом походка их утратила большую часть своей чинности.

Поворачиваюсь к своим раздолбаям:

— Оценка «отлично». Через двадцать минут уходим.

Спросите, почему я сам рожу не крашу? Так у меня-то прибор есть, панорамная стереотруба, в БРДМе обнаружил. Там ещё труба разведчика есть, но я её на чёрный день заныкал, пускай лежит, есть она не просит.