Прекрасный Старый Мир

— Да прямо скажете ещё, “по-стариковски”, — отмахнулся я, но Артемида воззрилась на меня ехидным оком.

— А как вы думаете, Ормонд Володимирович, сколько мне годков? — ехидно уставилась на меня дама.

— А мне, Артемида Псиносфеновна, ежели позволите вульгарно ответить, — на что улыбающаяся гетера кивнула, — похер. Вот прямо именно так, похер мне, сколько годов вам. Омоложение, плюс вы терапефт не из последних. Сотня? Две сотни? Все ваши, — улыбнулся я. — Но вы точно не старуха.

— Вы ещё, Ормонд, забыли добавить “не человек”, — ухмыльнулась собеседница, на что я пожал плечами.

Ну в общем — да, для меня она выделялась из моего определения “человеки”. Не в смысле “нелюдь” или пакость какая ещё, нет. Просто характер тернистый мой против “авторитетов” восставал принципиально. Однако разум упорно долбил, что вот, именно ента конкретная Артемида Псиносфеновна — именно авторитет, пусть не безоговорочный, но в ближайшие полвека мои “оговорки” будут жалки и смешны. Для меня самого, в первую очередь.

Соответственно, я её из ряда шкал, которыми окружающих оценивал, просто “вывел”, в силу бессмысленности и вредности такой оценки. Ну а что столь матёрый психолог и знаток душ человеческих сие подметит за срок немалый, так и вообще неудивительно.

— Не вполне так, — счёл уместным я указать на неточность формулировки.

— Но близко по смыслу, — подытожила Артемида. — Впрочем, Ормонд, вы невзирая на молодость, удивительно угодливый кавалер — столько удачных комплиментов мне даже мой мужчина не говорил, причём за всю его жизнь, — выдала она.

— А вы разве одиноки? — полюбопытствовал я.

— Естественно, — даже с некоторым удивлением уставилась на меня собеседница, впрочем, недоумение сменилась ехидством. — Ормонд Володимирович, припомните, в чем я подвизаюсь, — ехидно взглянула она на меня.

И я “припомнил”. Бес с ним, с “жистью половой”. Передо мной медик высочайшей квалификации и знаток душ. Который про каждое колебание гормона, поведение и привязанности определяющего, не только знает. Она это чувствует, неоднократно корректировала, в общем “эксперт анатомии чувств”. И, в общем-то, ждать от неё привязанности к мужчине, или ещё чего-то похожего… да просто глупо. Ну и моё отношение “нечеловеческое” вполне оправдывает.

— Совсем никого? — всё же уточнил я.

— Поняли, — довольно констатировала гетера. — Но нет. У меня есть дети, да и внуки, да и… — лукаво подмигнула она, — неважно. Но семьи я, в традиционном понимании, не имею: она и вправду мне лишь мешала бы. Да и неинтересна, — пожала она плечами.

Вот честно, был бы чуть поглупее, так и пожалел бы собеседницу. Ну а в текущем состоянии зрелого разума остаётся лишь позавидовать: она ВЫБИРАЕТ (или НЕ выбирает) чувства и привязанности, соотносясь лишь со своим пониманием правильного. И никакие комплексы и программы над ней не довлеют — только собственный осознанный выбор.

Так и дожил я до весны, без аварий и бед, что меня если с безоговорочным и беспросветным гадством Мира не смирило, то дало время собраться с силами, да и маски погадостнее подготовить, оному Миру на страх.

И в штудиях немало продвинулся, себе на радость. Да Мила, мне на радость. Собственно, с нового года мы расчёты с ней вели купно, к февралю получив пристойные расчёты вывода беспилотного аппарата на геостационарную орбиту. Бес знает, насколько точно, но пока выходила у нас высота в тридцать три с половиной тысячи верст и скорость в десять тысяч триста шестьдесят верст в час. Данные вроде и верные, хотя, безусловно, перепроверять надо будет. Ну а в этих данных уже считали способы доставки, ускорители, стартовую площадку и прочие моменты.

Вот честно скажу, когда в зелёных глазах овечки моей звёзды засверкали, когда я о полётах во внеземье ей рассказал, на сердце потеплело. И окончательно убедился, что выбор спутницы, пусть и ситуативно-спонтанный, вышел у меня на диво удачным.

Да и с радиоволнами повозился, насколько нехватка времени и прямо скажем, скудность доступной техники позволяла. И вроде бы с радиосвязью никаких аварий и топологических сюрпризов учиниться не должно.

И вот, в один прекрасный весенний денёк, полный отдохновения после послатости меня лешим в очередные дали импортные, заваливаются ко мне в кабинет две дамы. С ликами, нужно отметить, решительными и очами, на мою персону взыскательно взирающими. Что мне в голову пришло, даже думать не хочу, но быстрое обращение к уму выдало ответ: “А бес знает, что делать, начальника!” Голосом молодцеватым и придурковатым, мда…

Так что решил я узнать, что подруге моей сердешной и подруге-коллеге из-под меня потребно. Ну и ежели то, что я надумал, бекать, мэкать, время тянуть, а то и прямо отсрочку потребовать на “подумать”.

Однако то ли я себя немножко слишком сильно переоцениваю, то ли всё впереди, но озвучена причина явки дам была, причём Люциной:

— Ормонд, у нас на седмице годовщина намечается, — выдала она.

Не в туда думающий я в первые секунды чуть ум к бесам не сломал, откуда “у нас” нарисовалась некая общая годовщина. Впрочем, здравая моя часть по бестолковке постучала и ехидно напомнила, что с Люциной мы, как бы, соученики в гимназиуме. И ежели бы моя полноватость думала отростком меж плечей, а не между ног, то осознала бы тот момент, что с момента окончания гимназиума прошел ни много ни мало, а год.

Ну а осознав сей факт, я покивал, улыбнулся и выдал:

— С чем тебя, Люцина, искренне поздравляю. А к чему столь представительное посольство пришло напомнить мне о сей знаменательной дате? — осведомился я.

— А с того, Ормонд, что у нас намечается торжество на годовщину. Традиционный бал, — провозгласила Люцина.

А я стал припоминать, что помнил. Само окончание “событием” не считалось. Ну отметят бывшие гимназисты в своём кругу (чего я успешно избежал) — дело их. А вот “юбилеи” были именно… ну не знаю, даже не праздниками, скорее “памятными днями”. На год, пять, десять лет и так далее гимназиум открывал свои двери бывшим ученикам двери “академической башни”, высочайшего здания в комплексе гимназических зданий. И там, в залах, обозванных “залами памяти”, проводился этакий бал с банкетом. Смысл социальный сих посиделок был понятен, да и успешные бывшие соученики были очевидным стимулом для тех, у кого не сложилось. И помочь могли, да и вспомнить “славные гимназические деньки”. Много причин, вот только у меня таковых… нет. Я ни с кем не общался толком в гимназиуме, да имена и лики у меня в памяти поблекли за ненадобностью. То есть, лично мне сие толковище к лешему не сдалось. О чём я Люциану и уведомил:

— Не у “нас”, Люцина, а у “вас”, — улыбнулся я и глазками наивно полупал.