Андрей Шляхов - Андрей Миронов и его женщины. …И мама

Миронов изо всех сил старался держаться спокойно, но было видно, каких усилий ему это стоит. Он переживал, переживал страстно и глубоко, но тем не менее нашёл в себе силы продолжить работу над «Тенями». Правда, кое-какие изменения всё же внёс.

«Обращение Московского театра сатиры к пьесе М. Салтыкова Щедрина «Тени» – уже событие, – напишет в 1987 году критик Марина Мурзина. – Обнаруженная в архивах писателя лишь в 1914 году, эта «драматическая сатира» ставилась крайне редко. В спектакле, поставленном Андреем Мироновым, главное не погоня за поверхностной и хлёсткой злободневностью, а попытка вскрыть нравственный смысл пьесы.

Главную роль – преуспевающего молодого генерала, директора департамента Петра Сергеевича Клаверова, сгоряча увлёкшегося идеей «просвещённой и добродетельной бюрократии», – исполнил А. Миронов. Монологом Клаверова начинается и заканчивается спектакль. Одни и те же слова о «тяжком времени», когда старое ещё не отжило, а новое не пришло на смену, когда так трудно определиться человеку, звучат у актёра по-разному. В начале – как раздумье, не без искренности, как попытка высказать сокровенное. В финале – как пустая болтовня, заканчивающаяся опереточным триумфом оратора: его уносят на руках восторженные слушатели… Актёр не то чтобы «приподнимает», но очеловечивает образ, а жанр не всегда выдерживает это, и в итоге трактовка роли не всегда соотносится с заявленной стилистикой спектакля, в лучших своих сценах доносящего глубину и своеобразие щедринской «сумасшедше-юмористической фантазии»» [65].

А вот отрывок из интервью Миронова, данного журналистке Наталье Лагиной, сотруднику журнала «Театр»:

« А. М. Когда я только увлёкся замыслом постановки «Теней», то был немало удивлён, узнав, что маститые щедринисты, бывшие свидетелями успеха постановок «Теней» почти сорок лет назад, не разделили моего энтузиазма. У них, как я понял… вообще отношение к пьесе достаточно негативное. И при этом они ссылаются на самого автора, который глубоко запрятал эту пьесу и никому её при своей жизни не показывал.

Н. Л. Считая её неудачей. Ситуация, в чём-то аналогичная чеховскому «Платонову»… Но, видимо, приступая к постановке, вам понадобилась гигантская предварительная работа над текстом пьесы. Я недавно перечитала её и схватилась за голову – по четыре плотные страницы монологов, не говоря уже о немыслимо объёмных посланиях Шалимова! Значит, пришлось вам прежде всего заняться какой-то почти исследовательской работой, а не просто даже редакцией?

А. М. В редактировании мне очень помогла завлит нашего театра Марта Яковлевна Линецкая… Но всё равно я изначально увидел в этой пьесе… то, что меня-то как раз привлекло и что, вероятно, осложняет её восприятие. Идёт это, наверное, от жанра, который Салтыков-Щедрин сам определил как драматическую сатиру. Я не знаю, насколько правильно я его понял. Не сатирическая драма, а драматическая сатира. От перемены мест слагаемых вроде бы сумма не меняется, но смысл в данном случае резко меняется. Это и драма, и, может быть, мелодрама. Это пьеса, которая ушла, предположим, от Гоголя, но в ней есть и Гоголь, и Достоевский, и Островский. То есть так получилось, что в ней вроде бы всего много и всё есть. Что, быть может, и сбивает с толку, когда идёт речь о её постановке.

Н. Л. То есть, с одной стороны, всё-таки определённый сюжет, драматическая или мелодраматическая история, а с другой – сатирический момент той самой публицистичности, которая заложена внутри.

А. М. Сатира заложена именно в публицистичности и во всех этих пространных монологах – это я почувствовал сразу, это же подтвердили Акимов и Дикий, ставившие «Тени». И это не может быть впрямую сатирическим, шаржированным, гротесково-буффонным и ярко выраженным комическим зрелищем. А с другой стороны, это не может быть и чистой мелодрамой, историей обольщения, падения женщины. То есть не может быть и чисто бытовым действием.

Н. Л. Сложный поиск «вколотой середины»… А у вас в спектакле всё это чётко, видно даже в изобразительном решении. Например, в уходе от привычного павильона…

А. М. Вы называете именно то, что было не сразу и не всеми воспринято. И сейчас внутри театра бытует точка зрения, что художник Олег Шейнцис задавил спектакль и режиссёра. Я с этим категорически не согласен, потому что, уведи мы всё это в павильон и в быт, этот быт ещё сильнее вылез бы… Чёрт его знает! Тут дело, видимо, в пропорции публицистичности и драматизма. Может, как раз публицистичности и не хватает.

Н. Л. Но с другой стороны, мне кажется, что на сегодняшний день слишком выраженная публицистичность иногда чревата назидательностью. Ну, не победили мы то количество информации, то количество всего, что мы видим, слышим и наблюдаем вокруг… Если пять – десять лет назад любое откровение воспринималось как некий подарок и люди жаждали получить его, то сейчас всё это по-иному, сегодня это…

А. М. Мы имеем каждый день в журналах, газетах, по телевидению, вернее же – в повседневной жизни… И я с грустью сознаю: даже прочтя «Тени» чуть больше года назад, не могу не признать, что этот год с небольшим поменял многое в восприятии пьесы. И когда поначалу мы с Линецкой пытались что-то с ней сделать, как-то её редактировать и обжать, какие-то вещи казались нам совершенным открытием в плане удивительно точных современных попаданий, современных ощущений, – всё воспринималось очень живо и колюче. Сейчас несколько иное. Время многое прояснило и обогнало…

Н. Л. Но тогда вы уже прочли пьесу. А что побудило её прочитать? Вы её раньше знали?

А. М. Я никогда её не знал. Поводом был просто какой-то случайный разговор о спектаклях Дикого и Акимова, в основном – Акимова. Потом ведь очень интересно: я не помню, чьё это замечание, но очень точное. Кто-то сказал, что есть некая закономерность в том, что именно эти два человека, которые поначалу были обласканы, а затем в известное время достаточно пострадали (Дикий сидел, а Акимов был изгнан из Театра комедии и ставил в Театре Ленсовета), – вот эти два человека стали почти одновременно ставить «Тени». Я не знаю, в какой мере воспринимались тогда острота и жгучесть этой пьесы. Для меня это всё-таки история… Это мы сегодня сразу пришли к какой-то единой точке зрения и к каким-то аналогиям в борьбе с бюрократией, с разгулом чиновников. А тогда?

Н. Л . А в чём показались вам именно тогда, на январь прошлого года, острые точки соприкосновения «Теней» с сегодняшним днём?

А. М. Во многом! Как раз по линии бюрократии. И не только её. Энергия крупного чиновника Клаверова в период любой перестройки увеличивается, как мне кажется. Мимикрия и приспособленчество этого человека, уничтожение всего, что мешает достижению его цели, – и в себе и в окружающих. Ведь, заметьте, любой циник «перестраивается» в течение получаса.