Елена Грицак - Бахчисарай и дворцы Крыма

Ж. Мивилль. «Балаклава», 1818

«Невозможно представить, чтобы столь небольшой поселок был когда-то Ялитой, известной в древности обширною торговлей и многолюдством». Слова Броневского относились к византийскому портовому городу-крепости, исчезнувшему по неизвестной причине и возродившемуся в виде Ялты. В свое время здесь располагался турецкий гарнизон, состоявший из нескольких человек береговой охраны. Пушкину еще довелось увидеть остатки греческого храма, стоявшего на берегу моря. Следуя в направлении Мисхора, он заметил мыс Ай-тодор, место расположения которого греческие историки называли Криуметопон, считая его центральной точкой крымского побережья. Археологические раскопки в этих местах начались в конце столетия, и Пушкин увидел лишь фрагменты циклопической кладки римских оборонительных сооружений и крепости Харакс.

Развалины цитаделей стали живописной декорацией парка в Мисхоре, заложенного в конце XVIII века. С этого рукотворного леса началась крымская мода на пейзажные парки, украсившие дворцы русской аристократии, в большом количестве строившиеся на южном побережье.

Скрывавшаяся в круглой бухте Балаклава стала последним прибрежным пунктом на пути Пушкина. Расквартированный здесь греческий сторожевой батальон располагался на месте древнего города Символон. Возводя стены на скалистых утесах, первые обитатели основали торговый порт, открытый для каждого мореплавателя. В Средние века Символон (Ямболи) захватили генуэзцы. Значительно укрепив оборонительную линию, они превратили город в настоящую цитадель. Переименованный в Чембало, поселок оставался таковым до нашествия турок. Завоеватели нашли на месте прежнего Символона всего 150 обитаемых домов, а место вскоре нарекли Балаклавой. Впрочем, в 1783 году к приходу русских дома опустели, оттого что жителями были только турки. Матушка Екатерина заселила поселок греками, велев им нести прибрежную службу вплоть до Судака.

Греки создали в Балаклаве в прямом смысле процветающую колонию, окруженную широкой полосой плодовых садов. Недалеко от селения находился Георгиевский монастырь. К 1820 году единственный уцелевший памятник христианства в этих местах совершенно утратил средневековый вид. С новыми стенами и церквами он все же почитался как древняя святыня. Пушкин смог увидеть баснословные руины храма Дианы, заметив, что «мифологические предания счастливее воспоминаний исторических» хотя бы потому, что здесь поэта посетило вдохновение:

Малоизвестные «рифмы» вошли в сочинение «Отрывок…», ставшее литературным ответом на книгу Муравьёва-Апостола «Путешествие в Тавриду». Под словами «холодные сомненья» следует понимать догадки о местонахождении храма Дианы (Девы), возможно существовавшего только в легендах. Пушкин не разделял научного подхода историка, разъезжавшего по Крыму со Страбоном и Геродотом в руках. Собственное, то есть поэтическое, отношение к Тавриде представлялось поэту более справедливым.

Будучи неисправимым романтиком, Пушкин тотчас вдохновлялся красотой южной природы. Творения рук человеческих, особенно в том жалком состоянии, в каком он видел их в Крыму, действовали на него не сразу, часто вспоминаясь через много лет. Один из самых знаменитых городов античного мира, богатый и могущественный Херсонес, вообще не отражен в произведениях Пушкина. В начале XIX столетия на месте города еще не велись раскопки и взору приезжих представали покрытые пылью, невыразительные обломки, черепки, камни неясного происхождения. Компания Раевского посетила развалины, но смогла увидеть лишь очертания улиц, выдолбленные в скалах погреба, почти разрушенную башню, остатки водопровода, несколько каменных лестниц и уцелевшие части стен, которые не успели растащить местные жители.

Бахчисарай поразил поэта только вначале, когда неожиданно возник из-за поворота длинной степной дороги. Единственным въездом в город служили заросшие мхом полуразвалившиеся ворота со скрипучими железными затворами. Удручающее впечатление производили «гнилые воды» Чурук-Су, растянувшейся на четыре версты. Зато сам Бахчисарай оказался настоящим восточным городом с узкими проулками, зелеными двориками, с двухэтажными домами, прятавшимися за глинобитными стенами. Путешественники полюбовались резными деревянными решетками окон и балконов, отметили гармоничное сочетание пирамидальных тополей и высоких минаретов.

Жизнь города сосредотачивалась на единственной улице. Плотно заставленная лавками и мастерскими, она представляла собой своеобразный базар, где изделия создавались на глазах у публики. Подобно всякому восточному рынку, здесь продавались традиционные вещи из металла, кожи, дерева. Торговцы громко расхваливали свой товар: сабли, ножи, кожаные плети, медные тарелки и кувшины, седла, бурки, сафьяновые сапоги, кушаки, войлоки, чубуки для курительных трубок.

Спутникам Раевского посчастливилось попасть в Бахчисарай к началу осеннего мусульманского праздника Байрам. Русский поэт неожиданно оказался в центре всеобщего веселья, впервые увидев старинные татарские игры, конные состязания, позже отраженные в поэме «Кавказский пленник». Байрам обычно собирал купцов со всего Крыма. Заполнившая базар огромная толпа подкреплялась восточными яствами, которые жарились и пеклись прямо на улице. Пушкин, несомненно, отведал шашлык кебаб, плацинду или сырные лепешки пекыр-борек.

В отличие от заразительного восточного праздника главная достопримечательность города – ханский дворец – не оправдала романтических ожиданий. «В Бахчисарай я приехал совсем больной. Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К*** поэтически описывала мне его, называя la fontain des larmes („фонтан слез“). Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан, из заржавленной трубки по каплям капала вода. Я обошел дворец с большой досадой на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат. N. N. почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище… Что касается до памятника ханской любовнице, о котором говорит Муравьёв, я о нем не вспомнил, когда писал свою поэму, а то бы непременно воспользовался».

В начале позапрошлого столетия дворец служил пристанищем знатным путешественникам, какими в свое время посчитали Пушкина и семейство генерала Раевского. Им предоставили для ночлега безвкусно раскрашенные европейские комнаты с каминами и позолоченными потолками. В нарушение мусульманских обычаев на стенах были развешаны картины с изображениями человеческих лиц. Убранные во французском стиле, эти помещения предназначались для августейших особ. В остальных залах на персидских коврах стояли низкие диваны и столики, инкрустированные перламутром. Огромное количество внутренних помещений хан-сарая требовало проводника. В сопровождении сына Раевского поэт посетил гарем, отметив лишь ветхость некогда роскошного сооружения.