Константин Фрумкин - Философия и психология фантастики

Здесь стоит обратить внимание, что в принципе отношение между литературой и воображением в фантастике ничем не отличается от подобного отношения в рамках литературного реализма. И реалистическое, и фантастическое произведение хотели бы создать в читателе наглядную картину некой реальности. Можно сказать, что фантастика представляет собой наиболее реалистический из литературных жанров, поскольку, будучи априорно "обманщицей", она стремится создать в читателе эффект присутствия и менее всего заинтересована в том, чтобы заронить в нем чувство условности происходящего действия. Эта явная задача фантастики проливает свет и на истинную цель литературного реализма, который стремится не столько правильно отразить подлинную действительность, сколько изобразить ее так, чтобы она казалась подлинной. Литературный реализм есть один из этапов в развитии виртуальных технологий, имеющих цель создания иллюзорных миров, хотя и искусственных, но неотличимых от обычной реальности. Отец Павел Флоренский в работе об обратной перспективе зафиксировал данную "иллюзионистскую" задачу в отношении реалистической живописи и отметил, что европейская живопись с прямой перспективой генетически происходит от позднеримских театральных декораций, заведомо призванных обманывать зрителей. Но нет основания считать слишком уж разными художественные задачи у реализма в литературе и в живописи. В каком-то смысле идеологизированный реализм, рассчитанный на политическую пропаганду и создающий заведомо ложные миры, представляет собой бессовестный вариант фантастики, отрицающей свою жанровую природу.

Если между фантастикой и реализмом есть разница, то она заключена в идейно-содержательной сфере, т. е. в ответе на вопрос: какова реальность и какой ее надо изображать? Писатель реалист может не считать возможным изображать инопланетян, но здесь нет стилистических отличий от фантастики. К слову сказать, когда возникал литературный реализм, его отличие от романтизма виделось не столько в области стиля, сколько в идейной сфере, в частности, в вопросе о том, какие силы движут человеческими поступками. Герои реализма были не столь эмоциональными, но более приземленными, меркантильными и социализированными, чем герои романтизма.

Вадим Руднев в "Словаре культуры XX века" утверждает, что суть литературного реализма заключается в ориентации на усредненную норму языка. Это свое "открытие" Руднев противопоставляет обычному взгляду на реализм как на попытку воссоздания подлинной действительности158). Однако на самом деле никакого противопоставления здесь нет. Вполне возможно, что именно усредненная речь нужна для того, чтобы фантазия действовала без помех. Усредненность речи писателя позволяет воображению не отвлекаться на автономную сторону текста, на чисто литературные изыски, и устремляться на внетекстовые денотаты текстовых знаков. Именно поэтому Андрей Платонов реалистом не является, а "Мастер и Маргарита" Булгакова по известному определению Константина Симонова представляет собой, безусловно, реалистическое произведение, хотя и одновременно фантастическое. Фантастическое искусство может быть в еще большей степени, чем реалистическое, заинтересовано в том, чтобы создавать иллюзию подлинной реальности, и поэтому оно с радостью использует весь арсенал художественных средств, выработанных для этого реализмом. Свидетельствует Теодюль Рибо: "Его (фантастического творчества. - К. Ф.) корифеи (Гофман, Эгдар По и др.) причисляются литературной критикой к реалистической школе. Они в самом деле принадлежат к ней - мощью внутреннего зрения, доходящего почти до галлюцинаций, отчетливостью подробностей, строгой логической последовательностью в характере лиц и ходе событий" 159).

Итак, реалистический текст может порождать воображаемую параллельную реальность с не меньшим успехом, чем фантастический, - более того, для создания иллюзии второй реальности фантастике приходится заимствовать реалистический инструментарий. Но между спровоцированным произведением искусства воображаемого мира и "настоящим" миром людей из плоти существуют сложные, динамические отношения. С одной стороны, мир, созданный искусством, имеет явную претензию быть отождествленным с настоящим миром. Эта претензия подкрепляется таким его свойством, как "подобие" - или "правдоподобие". Эта претензия базируется также на том обстоятельстве, что источником воображаемого мира является информационное сообщение (скажем, в форме текста), - а исконно любое информационное сообщение было сообщением о настоящей действительности. Но в то же время немало сил противодействует отождествлению двух реальностей. Среди этих сил могут быть и общие соображения о специфике литературной реальности, и недоверие к данному конкретному тексту, его недостаточное правдоподобие. Факторы, способствующие и препятствующие отождествлению двух миров, складываются в своего рода баланс сил, являющийся индивидуальным для всякого текста, для всякой культурной эпохи, да, пожалуй, и для каждого читателя. Точный "замер" степени тождественности двух миров сделать невозможно - вернее, функцию такого замера могло бы выполнить психологическое исследование, принимающее во внимание индивидуальную силу воображения каждого читателя. Но все-таки можно предсказать, что в деле "отождествления" реалистический текст всегда даст фору фантастическому. Мир, порожденный реалистическим произведением, воображается не полностью расщепленным с миром, в котором живет читатель. Но отождествлению с последним заведомо фантастического мира мешает сам статус фантастического, который означает заведомое отклонение от реальной действительности. С точки зрения логики весьма странно отождествлять два мира в условиях, когда наше внимание специально привлекается к различию действующих в них законов. Правда, в фантастических романах можно найти массу аргументов в пользу того, что чудеса и фантастические феномены вполне возможны - мы не все знаем о нашем мире, в нем есть скрытые пласты, обыденный здравый смысл часто обманывается и т. д. Кстати, эта применяемая в художественной литературе аргументация почти неотличима от аналогичной нехудожественной риторики, доказывающей возможность религиозных чудес или паранормальных явлений. Но такого рода аргументы, как бы убедительны они не были, вступают в противоречие со статусом фантастики как фантастики. И если читатель будет убежден этими аргументами, его отношение к содержанию романа станет амбивалентным до парадоксальности: это заведомая ложь, которая смогла убедительно доказать, что она может оказаться правдой. Поэтому чаще всего попытка осмыслить соотношение двух миров приводит к необходимости представить тот или иной зазор, разделяющий два мира и тем самым позволяющий им обладать разными свойствами и закономерностями. Например, этот зазор может пониматься как толща времени, разделяющая "настоящее настоящее" от "фантастического будущего" - причем в данном случае к настоящему относится также и обозримое, и предсказуемое будущее (будущее в полном смысле слова непредсказуемо и поэтому всегда фантастично). Необходимость этот или иного зазора вытекает из закона, сформулированного Станиславом Лемом, рассуждавшим в "Сумме технологии" о создании искусственных миров: "Чем выше будет степень изоляции созданного нами мира от естественного, тем заметнее будет и отличие действующих в данном мире законов" 160).