Анатолий Луначарский - ОБ ИСКУССТВЕ. ТОМ 2 (Русское советское искусство)

Все эти виды чуждых нам настроений и тенденций существуют и в среде интеллигенции, работающей по линии музейной. А ведь к словам этих людей прислушиваются 8 миллионов посетителей музеев, и на первом месте среди них стоят учащиеся, то есть люди с еще не установившейся психикой и с еще не выработанным миросозерцанием, которые легко берут на веру то, что им сказано. Тут надо быть особенно осторожными, потому что здесь каждое утверждение принимается с меньшей критикой. <���…>* <���…> Подход художественно–исторический. Никто не может отрицать его значения. Другая линия — это рассмотрение того же музейного материала под углом зрения отражения в нем быта, включая сюда и непосредственные выражения классовой борьбы — и в прошлом, и той, которая кипит сейчас.

Экскурсанты требуют и того и другого. В некоторых случаях сочетаются оба эти момента, в других случаях они разделяются, и интерес вызывает или чисто формальный момент в искусстве, или чисто социальный.

Очень интересна и показательна диаграмма на 23 странице **. Эта диаграмма показывает, что у экскурсантов нет почти никакого интереса к иконописи, чрезвычайно мал интерес к живописи XVIII и начала XIX века, он поднимается в движении к передвижникам (и кульминационным пунктом здесь являются именно произведения передвижников), интерес падает потом с приближением к «Миру искусства» (он стоит немного выше, чем интерес к «XVII в. и началу XIX), а вся современная живопись — как говорится у нас обыкновенно, «футуристического толка» — стоит в отношении интереса посетителей па уровне иконы.

* Пропуск в стенограмме.

** Речь идет о брошюре «Изучение музейного зрителя». Сборник методическо–просветительного отдела. Под ред. Л. Розенталя. Изд. Гос. Третьяковской галереи. М.. 1928,

Эти наблюдения не должны пас удивлять. Я совсем не хочу сказать, что этим графиком я или кто–нибудь другой, при защите ли социальной тематики пли натуралистической живописи, мог бы воспользоваться в доказательство того, что Натурализм есть вообще высшая форма искусства или что передвижниками были достигнуты непревзойденные высоты реалистического творчества. Совсем нет. «Довлеет дневи злоба его». Весьма возможно, что с течением времени это соотношение будет очень сильно изменяться. Я на это надеюсь и этого очень хочу. Я думаю, что появится новая живопись, которая должна в конце концов перетянуть к себе высшее внимание и интерес.

Но, во всяком случае, при нынешнем культурном уровне реалистическая живопись передвижников — за отсутствием равноценной ей, но тематически более свежей и художественно более совершенной живописи — является наиболее притягательной. Это установлено, и это нужно сказать совершенно открыто.

До сих пор еще ломаются копья в спорах о том, не делает ли АХРР огромной ошибки, не есть ли вся ее тенденция — своеобразная фальшь, известная отрыжка старых «приемчиков», не отвечают ли, наоборот, гораздо более такие объединения, как ОСТ и отчасти «Октябрь», действительным потребностям масс. Можно спорить, конечно, гадая о завтрашнем дне, никто проверить правильности доводов здесь не может; когда я предсказываю, что будет интересовать людей социалистического общества, то никто не может доказать, что я не прав, какие бы курьезы я ни утверждал. Но относительно нынешнего и прошлого времени мы имеем объективную проверку.

Факт тот, что АХРР пошла навстречу потребностям масс. Вы можете сказать, что это потребности неразвитые, что их породила некультурность. Пусть даже так. Но для того, чтобы разговаривать с массой, надо говорить на ее языке. Кто не умеет быть популярным, тот не может на массу воздействовать. Если ты хочешь приучить массы ценить искусство, то ты должен знать, чего они требуют, и идти навстречу этим требованиям, — конечно, не затем, чтобы потворствовать уровню вкусов, который имеется, а затем, чтобы, начавши там, где можно зацепиться, где можно зацепить массу во всей ее массовости, повести ее вперед. Иначе ты неизбежно будешь осужден на то, чтобы заявить: настоящее искусство возможно только для аристократических группок.

Очень интересно, что «левые», по своим политическим убеждениям, очень революционные художники, ставши па эту точку зрения, не могли не соскользнуть к утверждению, что современное передовое искусство должно служить не массе в собственном смысле этого слова, а тем, кого они признают культурным авангардом масс. <���…>* Маркс высказывает очень глубокую мысль: поступательному ходу экономического развитии соответствует в общем и поступательный ход науки; искусство же сопутствует этому процессу весьма волнообразно, и бывают в жизни человечества моменты, в которые искусство стоит выше, чем в других, более развитых общественных формациях.

Я об этом упомянул, чтобы подчеркнуть законность выражения «классическое искусство» в применении к искусству античному. Оно достигло такой высоты и такой внутренней уравновешенности потому, что в эпоху развития высших форм этого искусства отдельные греческие государства руководились своими аристократическими слоями (более узкими в одних городах, более широкими в других), достигшими самосознания и власти; впереди они видели перспективу дальнейшего расширения власти и дальнейшего воспитания граждан в формах, которые им были ясны. Таким образом, мы имеем здесь редкий случай полного и уверенного в себе господства группы, пользующейся доверием значительных слоев всего общества, группы, одинаково далекой как от незрелой поры своей борьбы за власть, так и от декаданса, который наступил позднее с разложением тех экономических основ, которые служили от конца V до начала III века базой культурного расцвета Эллады. Так социологический анализ этого явления вместе с тем объясняет и формальный момент.

Классическим можно называть такое произведение, в котором внутреннее содержание уравновешено с внешней формой. Романтическим — такое, в котором либо содержание превышает форму, разрывает ее, является как бы многосодержательной речью, которая сказана заплетающимся языком (это романтика «бури и натиска»), либо сказывается перевес формального момента — маньеризм, в котором все дело сводится к показыванию своего мастерства, между тем как сказать–то больше нечего (это романтика упадка, представляющая собой спуск с классических высот). Как видите, эти определения имеют в своей основе чисто социальные тенденции. <���…> **

* Пропуск в стенограмме.

** Пропуск в стенограмме.

<���…> После того как покинут высокий кряж классического искусства, когда установившееся содержание нашло себе адекватную форму, начинается эпоха преобладания формы — эпоха формализма. Класс становится идеологически пустым, а ведь надо все–таки идти как–то вперед, и мы видим все новые поиски, но уже не в области углубления содержательного искусства. Греческая скульптура времен упадка раздувается в колоссальные пещи или приобретает беспокойство, вывороченные движения, выражает страсть ее, не сдерживаемую прежним здоровым спокойствием. Вместо глубокого социального реализма начинается, с другой стороны, уклон к натурализму, к внешнему подражанию природе, к новым «мотивчикам», новым сюжетам и так как такие новые сюжеты и мотивы, взятые просто из быта, сами по себе малозначительны, то сцены из быта изображаются в смешном и изящном виде. Изящество здесь выражается в измельчании, в стремлении к статуэткам. Классовый смех, который прежде разил врагов, превращается в хихиканье, в пустую издевку, героический театр соскальзывает к смешным маскам, вокруг сюжета наворачивается максимум шуток, происшествий и нелепых положений.