Анатолий Луначарский - ОБ ИСКУССТВЕ. ТОМ 1 (Искусство на Западе)

Это упорное, страдальчески неподатливое лицо говорит больше о душе античного стоицизма, чем тома комментариев.

Старая гражданственность рушилась, общественная жизнь бесповоротно распалась, личность оказалась предоставленной самой себе и стоящей перед лицом Молоха тиранической монархии в обществе и смерти, исчезновения в природе. В такое время раздается учение Зенона о том, что идеал — это атараксия, возвышенное равнодушие. Надо быть свободным и достойным вопреки всем и всему. Чего стоила эта мудрая апатия — вы видите по гениальному бюсту. Трудно представить себе более глубокое и поразительное изображение боли, мучительно господствующей над страданием.

У римлян вы уже не найдете таких обобщений, такой широты синтеза. Но тем не менее не льстящий художник, изображая зверя–императора, не трудился придавать ему украшающие черты; наоборот, он старался проникнуть в мрачные недра этих больных от самовластия душ и оставить потомкам мраморные монографии по психологии и психопатологии тиранической власти.

Достаточно вспомнить голову Каракаллы, этого подозрительного, мизантропического, жестокого от страха и жестокого от скуки человекоподобного тигра, или скептическую, сухую, презрительную, пресыщенную голову Тиберия, или толстое, чванно–красивое, тупо–самодовольное, опасно–равнодушное лицо Нерона.

Любопытно сопоставить типичное римское — не по расовым чертам, а по стилю и технике — лицо великого, испанского варвара на троне, цезаря Адриана, с типично греческим, идеально прекрасным, божеским, Дионисовым лицом его любимца Анти–ноя.

Несмотря на низкий лоб, Адриану нельзя отказать в известной значительности черт; много властной энергии, уверенного ума. Но вместе с тем какая тяжелая нижняя часть лица, какое несомненное преобладание животности, практической воли и полузверской чувственности над высшими дарованиями человеческой природы!

Чудное лицо его любимца на всех статуях и бюстах как чисто греческого, так и древнеегипетского стиля, в большинстве случаев превосходных, — полно неизъяснимой тоски. Последний грек, последний луч заката красы, олимпиец, принужденный служить своей прелестью похоти властного варвара!

Редкий папа, начиная с самого раннего Возрождения, не ознаменовал своего правления каким–нибудь актом более или менее высокого артистического значения. Последний из пап, владевших Римом, Пий IX [105] Пий IX — папа римский в 1846—1874 годах. Его отказ примкнуть к борьбе за объединение Италии в 1848 году стоил Ватикану утраты светской власти. , оставил после себя во всех углах Рима весьма почтенные следы как строитель и реставратор. Его преемники вынуждены были ограничиться узкими рамками своих ватиканских владений. Лев XIII [106] Лев XIII—папа римский в 1878—1903 годах, прозванный «папой ра бочих», добивавшийся популярности либерально–демагогической критикой современного общества. сделал очень много доброго для сохранения богатейших в мире книгохранилищ и коллекций, принадлежащих папскому трону. Пий X [107] Пий X — папа римский в 1903—1914 годах, противник любых новшеств, в том числе в области искусства, восстановил старинные традиции в бого служебном пении. тоже, несмотря на свою католическую строгость, оказался хорошим хранителем музеев: ему принадлежит немалая заслуга реорганизации и широкого обогащения Ватиканской пинакотеки.

Прежде эта картинная галерея (владевшая, правда, несколькими несравненными шедеврами) была очень невелика и очень дурно расположена в небольших, плохо освещенных комнатах. Теперь ей отведено восемь прекрасных светлых зал. Все мало–мальски выдающиеся картины помещены на шарнирах и вращаются, так что во всякое время дня их можно поставить в наиболее благоприятное отношение к свету. Но главное — папа собрал из Латеранского и Грегорианского музеев, из капелл и комнат обширного Ватикана все художественно ценное и разместил, пользуясь советами весьма компетентных художников, свои сокровища в историческом порядке, по векам и школам, и с более или менее точными, тщательно проверенными указаниями на каждой картине.

В этом новом виде пинакотека очень выиграла. Она и теперь невелика, но прогулка по ней крайне поучительна и может дать яркое представление о росте и развитии великой итальянской живописи эпохи Возрождения, начиная с первых зачатков ее до кульминационного пункта и первых признаков падения.

Первая зала целиком занята в большинстве случаев маленькими, писанными на дощечках темперой картинами флорентийских и сиенских мастеров XIV и самого начала XV века. Помнится, столь богатой коллекции этого рода мне не приходилось видеть нигде. Обыкновенно думают, что эти детские произведения детского искусства представляют собою исключительно исторический интерес; эффектно, мол, думать, сравнивая картину какого–нибудь джоттиста с гениальным полотном Рафаэля: «Вот чем было искусство и чем оно стало».

На самом деле это далеко не так. Эта примитивная живопись может доставить настоящее, глубочайшее эстетическое наслаждение. При слабом колорите, неправильности рисунка, отсутствии перспективы и тому подобных недостатках, от которых тем легче отвлечься, что они резко бросаются в глаза, — картины мастеров XIV и начала XV столетия достигают часто необыкновенного эффекта в двух отношениях: они несравненно изящны и сильно драматичны.

Флорентийцы с самого начала — большие любители четкой линии, стройного силуэта: их картины кажутся скорей раскрашенными, чем писанными красками. Но некоторые фигуры на них так прелестны в своей непринужденной грации, что от них трудно отвести глаза. Не говоря уже о глубочайшей психологии самого Джотто, и ученики его умели иногда едва уловимой чертой придать лицу того или иного персонажа замечательно тонкое и оригинальное выражение. Богоматери и Магдалины на распятиях почти всегда полны самой неподдельной и заразительной скорбью, разлитой и в лицах и в позе. Напрасно покойный Мутер [108] О Р. Мутере см. прим. к ст. «Campo Santo в Пизе. Вавилонская баш ня» в наст. томе. выводил эти захватывающе скорбные фигуры из могучего влияния северянина Рожера ван дер Вейдена; они встречаются и до него и несомненно почерпнуты из прямого наблюдения. Скорбь богоматери вообще очень близка сердцу людей позднего средневековья. В этом не усомнится никто, кому приходилось читать удивительные мистерии поэта конца XIII века фра Джакопоне.

Сиенцы, пожалуй, менее выразительны, но в их картинах бесконечно много искренности, лиризма, мистического подъема. Страстная религиозность, так бурно и красиво вылившаяся в преданиях о святой Екатерине Сиенской [109] Екатерина Сиенская (1347—1380)—популярная католическая святая (канонизирована в 1461 г.), прославленная так называемым стигматизиро ванном, то есть якобы появлением на теле ее знаков крестной смерти Христа. , сквозит и в этих полудетских, но гениальных иллюстрациях к библейским и евангельским драмам.