Николай Федь - Литература мятежного века

Да, да, писатель не имеет права, если он не лишен чувства совести и гражданского долга, стоять в стороне от жизненных важных для судеб миллионов проблем. Он обязан проникать в причинность их возникновения, выявлять истинных виновников и вести с ними непримиримую борьбу для утверждения в обществе высокой нравственной морали. "Нечего бояться истины, - отмечал в свое время В. Г. Белинский, - лучше смотреть ей прямо в глаза, нежели зажмуриваться самим, и ложные фантастические цвета принимать за действительные". Так и поступал до последних дней своей напряженной литературной и общественной жизни Проскурин. В его произведениях дается решительный отпор клеветникам России. "По большому счету он непреклонен в своих мировоззренческих убеждениях и эстетических взглядах, - считает Федь, - и напрочь отвергал тезис о смирении, как о высшем благе, а равно заботу о потустороннем мире в противовес миру реальному. Отсюда прославление энергии и мужества, волевой и умственной активности в человеке и народе. Отсюда же - действенность и суровая непреклонность его героев в осуществлении высоких помыслов".

О сем убедительно свидетельствуют поздние проскуринские произведения "Число зверя" и "Тройка, семерка, туз", насыщенные горькой правдой и устремленные к истине. По мнению исследователя, им нет равных в нынешней словесности. В романе "Число зверя" (1999 г.) он проникает в глубины противоречий между властью и народом, который сам же выбирает себе власть, стремится понять причины изменения психологии русского человека в конце ХХ века. Это позволяет сделать объективные оценки политической деятельности руководителей государства - Брежнева, Косыгина, Хрущева, Андропова, а затем Горбачева и Ельцина - раскрыть их внутреннюю сущность и результаты их правления страной. На основании глубокого анализа властных структур Петр Проскурин делает довольно жестокие, но плодотворные выводы: "Просто политикам, взорлившим к вершинам власти, нужно было найти и оправдать, прежде всего в собственных глазах, смысл своей жизни и деятельности, ценность тысяч и миллионов других человеческих жизней была им чужда и непонятна, для людей вершинной власти народ, как всегда, являлся лишь самым дешевым и удобным строительным материалом, и его незачем жалеть или экономить. А философы и поэты всех мастей тем временем, захлебываясь от восторга, строчили трактаты, поэмы, романы о героизме, о преданности отечеству и флагу, и никакие неподкупные весы не смогли точно определить, чья тяжесть вины больше - первых или вторых". И в то же время он, без всякого сомнения, утверждает, что "двадцатый век, жестокий, трагический и великий для России век, породил чудо из чудес - великую советскую литературе, которую, настанет срок, признают вершиной духовной устремленности человечества, несмотря на все ее пропасти и обвалы, несмотря на яростный вой русофобов, ибо она возвышала и укрепляла душу человека, звала его к подвигу, которым только и можно спастись во тьме бытия. Да и все остальные социальные достижения советского периода в истории России невероятны! Со временем, когда спадет пелена лжи и все будет поставлено на свои истинные места, они войдут в историю как золотой век человечества. И в этом я твердо уверен".

Читаешь эти вдохновенные строки выдающегося художника слова и невольно сравниваешь его точку зрения с убеждениями жизненной позицией Николая Федя. Во всех его научных трудах звучит убеждение настоящего патриота, призывающего писателей к гражданскому мужеству и верности своему профессиональному долгу. Творчество художника складывается из множества компонентов, но у любого крупного мастера есть своя особая поэтика, своя, так сказать, материковая основа, свой нерв настроя на волну жизни, который придает своеобразную окраску всему его творчеству. В его отсветах вызревают образы и столкновения, в них философское видение мира находит свое завершение. Это та отправная точка, питательная среда, тот магический зародыш, без которого любое творчество аморфно и бессильно поднять большие вопросы времени. "Образцом гражданского поведения является творчество Проскурина. Погружаясь в гущу народного бытия, он не изолировал литературу от политики, не отделял жизнь и судьбу русского народа от истории и государства, ставя интересы России превыше всего и свято веря в ее возрождение и расцвет".

Здесь нельзя не сказать о совпадении гражданских и эстетических идеалов мастера слова и ученого. В "Литературной газете" Петр Лукич писал о Николае Феде: "Он считает (и я так считаю!), что произошли большие изменения, что сейчас другая страна, другой народ - уже другой народ - но наступит время, когда вызреют охранительные идеи, когда окрепнет новое поколение, которое поможет России совершить новый творческий взлет".

Вспоминается, как одного из советских моряков, выдержавших длительные муки тайваньских застенков, спросили, как можно лучше понять проявленный ими патриотизм? И он удивительно образно и предельно ясно ответил: патриотизм - это достойное поведение человека в критической ситуации. Как этого недостает в наши дни!

Но есть еще порох в пороховницах. Прозорливостью и неустрашимостью отличается работа Глушковой ""Элита" и "чернь" русского патриотизма. Авторитеты измены" и политическая публицистика Бушина. Находясь в оппозиции к разным типам "новых хозяев жизни", Владимир Бушин в то же время призывает и саму оппозицию критически пересмотреть свою деятельность. Наиболее характерно его критическая позиция высказана в новой книге "Гении и прохиндеи" (2003).

Из всего мною сказанного с безусловной убедительностью вытекает, что вопросы взаимоотношения народа и государства, общества и писателя, человека и природы были и остаются главными в исследовательской деятельности Николая Федя. И он вполне справедливо считает, что искусство лишь тогда дышит полной и интенсивной жизнью, когда воссоздает человека в его целостности и диалектическом единстве желаний и страстей: "Наше вздыбленное время требует яркого и искреннего слова, четкого художественного мировоззрения писателя, отличного от интеллигентского чистоплюйства".

Иногда в его суждениях чувствуется некоторая рациональность, но критическая его сила не знает преград. Он не падает духом перед возрастающей опасностью деградации Российского общества и славянской культуры, и все его мысли направлены на возрождение достоинства русского человека и продолжение великой традиции - синтеза народной мудрости и изящной словесности. В этом он видит один из путей к просвещению и спасению нации.

К сказанному хочу добавить вот что. Порою мне кажется, что во внешнем облике Николая Михайловича, в его высказываниях и поступках, в его юморе есть что-то общее с Дон Кихотом. И у него, как и у Рыцаря Печального образа, есть своя, выстраданная многолетней научной и общественной жизнью философия.