Николай Федь - Литература мятежного века

Правильно сочинил долговязый поэт всех времен и народов: "Возьмемся за руки, друзья". У нас сейчас всюду друзья... А то талдычат: Россия, патриотизм, будущее... Надоело! Была, Россия, да вся вышла. Что там у Попцова об этом предмете? Ну-ка!

- "История - наука жестокая, именно русские явились распространителями, - читал Суровый, - марксизма по всей территории безбрежной империи. Именно русские осуществляли жестокий контроль за соблюдением идеологических догм в республиках, являясь недремлющим оком центра, в должности вторых секретарей в структурах власти".

- "Царский" летописец кое-что смыслит, но, как всегда, то, что выдает за собственное открытие, заимствовано у других. Например, у меня. Я давно твержу: русский народ потерял свое национальное лицо, понимание, что он русский народ, чувство своего самосознания. Может быть, даже больше, чем другие народы. Потому что русские были проводниками коммунистической идеологии, Советской власти, в том числе в других республиках, и они забыли свою историю, свой фольклор... Между тем другие народы сохранили память о своей истории, языке, культуре... В сентябре 1989 года на конференции демократических движений и организаций я сказала (и никто из так называемых патриотов печатно не возразил - кишка тонка!), что Россия могла бы разделиться на несколько республик с равными правами: Сибирь, Урал, Европа, Север, Дальний Восток. Русские плохо знают историю. У нас сегодня нет России, говорила я. Вероятно, у русских в наибольшей степени, чем у других народов, прервана этнокультурная традиция, нарушена нормальная сохранность исторической памяти. Это народ, расселенный на огромных пространствах, чрезвычайно сильно стратифицированный, с утраченной культурной традицией... Это народ с искаженным, болезненно извращенным этническим самосознанием... Как видите, то, что Попцов выдает за новое, далеко не новое, но за то, что тиснул в своей жалкой книжонке, - хвалю.

- Пошла губерния писать, - неожиданно вспомнил Главнокомандующий Гоголя и захохотал.

- Вы заметили, - продолжала мадам, - как только заходит речь о Черномырдине, Чубайсе, Шумейке, Лужкове и им подобным, Попцов опускает очи долу и почтительно раскланивается. А почему? Не знает, как все повернется, а потому осторожничает, трусит.

- Тут у него написано, что вы - человек из смешанного мира, процитировал Суровый Попцова.

- Вот привязался!.. Спугнул мысль. А пошел он... Так о чем это я... Вспомнила: в августе 1995 года я как-то выступала по нью-йоркскому телевидению. Да. Мне приходилось говорить с сотрудниками госдепартамента США, с сенаторами. "Да, - говорят они, - многие из ваших лидеров коррумпированы глубоко, и это очень хорошо: это лучшая гарантия того, что они не начнут национализацию, они не остановят процесс капитализации страны; то, что на них есть компромат, будет заставлять их держаться аккуратно и скромно. И, по-видимому, на ближайшие пять лет вот это и будет судьбой России. Крепкие хозяйственники не будут восстанавливать империю, но будут и дальше развивать капитализм в России - пусть ценой больших лишений основной массы населения... Политика - дело тонк..."

Но ей не дали договорить. Широко раскрытыми от ужаса глазами "Старовойтова" смотрела на дебелого мужчину, угрожающе двигающегося по проходу. В правой руке он сжимал клизму ужасающих размеров, наполненную какой-то бурой жидкостью. Его взгляд не обещал ничего доброго. Мадам заметалась, завизжала, швырнула в его сторону свои генеральские штаны и, сверкнув голыми выпуклостями, исчезла за дверью.

- Догони ее, Миша, опорожни посудину! - кричал опохмелившийся Господин Главнокомандующий, почему-то принявший дебелого мужика за Полторанина. Представляю, как Лужкова, к ордену за бескорыстное служение Отечеству... Давай, жми...

Но мадам и след простыл...

Тихонько вошедший Артист скромно стоял у раскрытой двери и счастливыми глазами глядел на развеселившихся людей в зале.

А через час главврач позвал меня к телефону, и я услышал голос моего компаньона, ошалевшего от радости, что я жив и здоров, что дела не ждут и завтра мы вылетаем в Боливию, где контракт на поставку крупной партии селедки подписан, а сейчас он заедет за мной... Так мне и не удалось досмотреть спектакль-диспут, поставленный по книге "Хроника времен "царя Бориса""... Да и какое дело мне, преуспевающему негоцианту, до всех этих гайдаров, черномырдиных, шахраев, старовойтовых, равно как и до мудрецов-ораторов и полусумасшедшего главного врача. У меня свое дело, в котором они ничего не смыслят, как я не понял и сотой доли того, что слышал на их представлении. Мы живем в разных мирах.

VI

О вполне правдоподобной истории перевоплощения Попцова в героя современного романа.

Минуло несколько лет. На дворе стоял февраль 1999 года. Я только что возвратился из-за рубежа, где, в частности, был невольным свидетелем, как проталкивали показ фильма пращура постельничего царя Михаила Романова, Никиты Петухова-Замоскворецкого. Представляют дело так, будто у нас до этого постельничего была пустыня в кино. Стыдно! Да и я хорош, если посмотреть со стороны: нанюхался западного духа, подогреваемого солидной валютной выручкой, и пыжусь, как индюк.

Я медленно шел по Тверской, напевая мелодию из фильма "Я шагаю по Москве". Первопрестольная стала трудноузнаваемой: вывески, плакатики, объявления - и почти все на иностранных языках. Много сытых рож "новых русских", экзотических фигур омоновцев, расфуфыренных представительниц первой древнейшей профессии... Из кожи лезут вон, лишь бы походить на европейцев. Даже разбитная старушка из бывшей партноменклатуры бодро выкрикивает у подножия памятника Маяковского на ломаном немецком языке: "Покупейшин фрицевские сигаретен. Дойчланд зер гут, ядрена вошь!" Обилие попрошаек, изможденных лиц и потухших взглядов явно портят общую картину. Густой запах американизма сильно бьет по нервам.

В подземном переходе меня кто-то легонько тронул за плечо. Я оглянулся: передо мной, ежась от холода, стоял высокий человек в больших темных очках. Что-то знакомое сквозило в его фигуре.

- Никак не узнаете? - прозвучал хриплый голос.

- Доктор! Вы ли это! И зачем такой маскарад: небрит легкое пальтишко, без перчаток в такой мороз.

Он грустно улыбнулся, устремив взгляд в полуоткрытую дверь "Столичного".

- Зайдем? - спросил я.

Доктор робко двинулся с места, но, встретив грозный оскал швейцара, остановился. 10 долларов мгновенно превратили верзилу в блеющего ягненка, и через несколько минут к нашему столику спешил улыбающийся официант.

Печальную историю поведал мой спутник. Сейчас он не удел. "В этом безумном мире нет места не изменившему клятве Гиппократа", - сказал он.

- А как ваши пациенты?