Николай Горчаков - Режиссерские уроки К. С. Станиславского

Признаться, режиссерское распоряжение в такой резкой форме мы слышали впервые. В зале стало очень тихо, но, как это ни удивительно, нерв и внимание на сцене от такого «деспотизма» режиссера усилились и актеры заиграли еще серьезней и с еще большим увлечением. Весь следующий кусок адвокаты смеялись и издевались, пользуясь текстом Диккенса, над своим клиентом. И только когда он неожиданно встал во весь рост и чрезвычайно мрачно и, я бы сказал, даже двусмысленно сказал: «Неужели вы думаете, что я прожил в доме доктора шесть недель по-пустому?» — они замолкли и приготовились обсуждать возможность того, что и Мэри могла увлечься таким живописным типом.

Нам в зале понравилось, что актер встал, и нам показалось это абсолютно правильным средством, чтобы изменить течение предыдущего куска — оборвать издевательства адвокатов.

Через несколько секунд мы убедились, что еще очень мало знаем Станиславского-режиссера.

— Кто позволил вам вставать, чтобы произнести выгодную фразу, — последовал новый, в столь же твердом тоне обращенный к Мейклю Уордену — В. А. Орлову вопрос Станиславского, — напоминаю еще раз: до ухода Мейкля Уордена можно пользоваться любыми приспособлениями, но с кресел не вставать! Это закон дешевого, провинциального театра — вскакивать с места на каждую выигрышную фразу. В старину актеры так и говорили: «Ох, и дам же свечу на этой фразе», то есть так подпрыгну, что весь зал ахнет! Ну, вот и скакали на сцене какие-то кузнечики! Кто выше, кто резче вскочит! Нам с вами этим неудобно заниматься в стенах МХАТ. Продолжайте сцену.

Смущенный исполнитель быстро опустился в свое кресло, и сцена закончилась вскоре тем финалом, который оставался от первого варианта. Но после второй «реплики» Станиславского последняя часть картины прошла как-то сухо и очень уж «скромно». По договоренности после конца ее все три исполнителя быстро сошли в зал к режиссерскому столику.

— Все идет правильно, — сказал К. С. — вы играли ярко и крепко первую половину сцены, поставленные в новые, неожиданные для вас условия. Мое первое замечание не сбило вас, так как оно относилось не к существу куска, а к его внешнему выражению. Мое второе замечание лишило Василия Александровича выгодного положения, как ему казалось, встать и прикрикнуть с высоты своего хорошего роста на издевавшихся над ним судейских крючков. Он не сумел его ничем компенсировать, и вторая часть сцены прошла без внутреннего подъема. Если бы у нас было достаточно времени, я добился бы того, что вы сами, Василий Александрович, нашли бы выгодное решение, перелом этого куска. Но так как у нас все рассчитано по минутам, я вам его подскажу. Пусть адвокаты в этом куске смеются, издеваются над вами, сколько им захочется. Не реагируйте на их насмешки до тех пор, пока им самим это не надоест, пока они сами не зададут себе вопрос: почему этот фрукт, то есть вы, сидит, молчит и в ус себе не дует?

Вот когда это случится, когда вы почувствуете, что у них назрел такой вопрос, а все их насмешки выдохлись, выдержите еще небольшую паузу и спокойно, небрежно, так, как будто у вас есть уже шесть незаконнорожденных детей от Мэри, скажите им: «Неужели вы думаете, что я прожил в доме доктора шесть недель по-пустому?»

Как приняли все мы эту фразу из уст Станиславского! Да еще на том «подтексте», который он нам только что раскрыл!

— По одному ребенку в неделю получается, добавил, смеясь вместе с нами, Константин Сергеевич.

— А теперь быстро на сцену и все снова. В нашем распоряжении остается только сорок минут, — сказал К. С., щелкнув крышкой своих карманных часов, — и помните, что сейчас вы должны по нашему условию сыграть эту сцену на две минуты короче. Две минуты на двадцать минут — это очень большое сокращение. А я вам ввел еще новую игровую паузу. Помните только, что вы сможете сыграть сцену быстрее не оттого, что будете торопиться, а оттого, что каждую задачу будете внутренне исполнять гораздо энергичнее! На сцену!

Второй раз картина прошла гораздо лучше и четче. Мизансцены никто уже не пробовал нарушать. Пауза, которую наметил К. С. для конца куска издевательств адвокатов над Уорденом и начала атаки на них последнего, удалась. В. А. Орлов сумел очень выразительно осуществить намеченный Станиславским рисунок переломного в сцене момента и потом с большим темпераментом и в отличном ритме атаковать адвокатов и вынудил их, как следовало по тексту сцены, к молчаливой капитуляции перед его планом.

Не успели еще актеры закончить сцену, как увидели Константина Сергеевича у рампы.

— Попрошу вас сейчас же повторить эту картину еще раз, следуя тем же задачам, исполняя те же действия, оставаясь в тех же отношениях и мизансценах. Для чего это нужно? Сейчас картина прозвучала верно. Зритель, мне кажется, будет теперь следить за столкновением двух сторон, волноваться судьбой Мэри, заговором адвокатов, мрачными намерениями Уордена. Но закон нашего театрального искусства гласит: найдя верное решение — действие сцены, роли, куска пьесы, — верное сделай привычным, привычное — легким, легкое — прекрасным. Мы с вами пока что нашли только верное решение и действие в этой сцене. Давайте попробуем верное сделать привычным, повторим сегодня для этого сцену и будем каждый день проходить ее без остановок, как говорится, «под карандаш» [18] «Под карандаш», то есть под замечания, записанные режиссером и после прогона переданные участникам репетиции. .

До выпуска спектакля я рассчитываю с вами встретиться еще семь-восемь раз. Значит, за семь-восемь раз мы можем рассчитывать верное сделать привычным. Это уже много, и, может быть, через десять-пятнадцать спектаклей это привычное станет легким, а еще через некоторое время прекрасным. Разумеется, если мы каждый раз будем предельно внимательны, строги и требовательны к себе. Но путь к прекрасному в искусстве только таков — другого еще никто не открыл. Прошу, если вы со мной согласны, повторить в последний раз сегодня всю картину.

Удивительно, какие разнообразные и всегда неотразимо действующие на актеров доводы умел приводить Константин Сергеевич чуть ли не каждые четверть часа репетиции!

Сцена была повторена еще раз, и был ли это гипноз слов Константина Сергеевича или так было на самом деле, но она действительно в третий раз прошла еще лучше, чем в предыдущие два.

Константин Сергеевич похвалил актеров, затем вынул свои часы, взглянул на циферблат и показал часы В. В. Лужскому:

— Четыре часа сорок две минуты, а картина у нас готова, срепетирована! Что скажет на это дирекция? — с детским, наивным торжеством обратился он к нему.

— Простите старого дурака… — произнес совершенно неожиданные для всех нас слова милейший Василий Васильевич. — Я обиделся сегодня с самого начала репетиции на вас, Константин Сергеевич! Ну за что вы меня назвали каким-то членом дирекции и все время ко мне обращались как к таковому! Какой я член дирекции. Я хочу учиться у вас, как и они, я имею на это такое же право, во всяком случае не меньшее, а вы меня в дирекцию произвели…