Николай Горчаков - Режиссерские уроки К. С. Станиславского

Репетиция продолжается. Суетятся, перевертывая портрет (а это очень трудно: он ведь огромный), рабочие, им помогают служащие, затем полковник, редактор, Берлюро и даже сам Башле. Смех душит отошедшего в сторону Анри.

Угол портрета, кажется, по-настоящему больно ударяет Лужского — Башле по ноге, он вскрикивает: «Ах, чорт» и невольно поднимает, как цапля, ногу. Летит канделябр со стола, задетый кем-то. Срывается и падает с окна шикарная гардина, и в эту минуту в дверях павильона снова появляется Константин Сергеевич. Он явно теперь играет другую роль — старшего дворецкого Тюльери, у него какие-то фантастические аксельбанты, мгновенно наброшенные на плечо (шнуры от гардины). Он объявляет громовым голосом, изображая одновременно крайнее удивление на лице: «Господин депутат, к вам пожаловал премьер-министр».

За его спиной не менее удивленное лицо сотрудника в цилиндре. Это и есть полагающийся по пьесе премьер-министр — персонаж без слов, под занавес.

И тут же, бросив играть, К. С. громко кричит:

— Занавес не давать. Николай Михайлович, немедленно зафиксируйте все, что происходит на сцене. Берите бумагу и карандаш, рисуйте и пишите. Мы все остаемся на сцене. Никто не имеет права двинуться с места. Не передвигайте ни одной вещи. Василий Васильевич, не опускайте ноги. Башле так и встречает премьера — на одной ноге. Это самый драгоценный штрих. Учитесь ловить и фиксировать верные случайности на сцене.

И сам Станиславский не двигается со своего места в дверях павильона и даже, обращаясь ко мне в зал, старается на лице изображать все тот же момент удивления дворецкого. И стоит две, три, пять минут, пока я лихорадочно, чтобы его не утомить, пишу и зарисовываю, как могу, замечательную мизансцену — финал спектакля «Продавцы славы».

Через пять минут Константин Сергеевич спрашивает:

— Все записали? Пожалуйста, потерпите еще немного, — обращается он ко всем на сцене. Он сходит в зрительный зал и тщательно проверяет мою запись, внося свои поправки.

Затем разговор возвращается к предыдущей картине, которую он просматривал накануне.

— Теперь вам понятно, — говорит он, — до какой степени выразительности надо доводить отдельные, решающие судьбу событий моменты в спектакле.

Вчера вы мне показали четвертую картину пьесы: утро на следующий день после возвращения Анри домой.

Вы начинаете ее играть со сцены двух женщин (матери и Ивонны), задачу которой можно назвать так: «Не помешать Анри отдохнуть — выспаться». Потом входит Башле. Поведение женщин может быть таким, как вы задумали. Но для Башле вы не нашли правильного ритма и отношения к возвращению сына.

Всю ночь он не спал. Перед ним вставал призрак разорения и гибели его будущей жизни, карьеры, славы.

Многое может перенести французский буржуа. Но не разорение.

Поэтому во Франции так много самоубийств на почве неудачной спекуляции и банкротства.

Русский банкрот обладал совсем другой психологией. Отсидел в «яме», встряхнулся и, глядишь, опять заворачивает делами. Никто его не презирает и все ему еще больше верят: человек бывалый. И в яме сидел и состояние сохранил, кому должен был, по двугривенному за рубль даже выплатил. Можно опять с ним иметь дело…

Француз — другое дело. Десятилетиями он будет ждать случая вытянуть свой счастливый номер в лотерее жизни. Но уж если ухватился за колесо фортуны, то выпустит его только в предсмертной судороге.

Разбогатеть! — это заветная мечта каждого буржуа.

Слава! Это, конечно, тоже недурно. Но это еще успеется. Это потом. Сначала деньги.

В. В. Лужский, А как же совесть, честь? Ведь это же будет сделка с совестью. А Башле говорит, что на это он никогда не пойдет.

К. С. Это верно. Для себя он не пойдет на сделку с совестью. Но когда ему докажет Берлюро, что скрыть возвращение Анри нужно для других — для родины, — он согласится. Важно найти ход к «сделке с совестью». Вот его-то он и искал всю ночь. Но найти не мог. И вышел утром из своей комнаты не чистеньким и умиленным, как выходите вы, Василий Васильевич, а как выходит Гарпагон, когда убедился в гибели всех своих сокровищ.

Башле небрит, не умыт, растрепан, без галстука. Он чувствует себя Лиром, у которого отняли все. Он пьян от горя. Его губы повторяют одно слово: «Позор!» Позор, — скажут все про-него. — Похоронить живого сына! Кого же он признал за сына? Кто в той могиле, о которой знает весь округ, как о «могиле сержанта Башле»? Позор!

Вот чем вам надо жить, Василий Васильевич, а не радостью и умилением по поводу возвращения сына. Это удел чистых духом: Ивонны и матери Анри. Вы и Жермен в другом ищите смысл жизни.

Поэтому понятен вопрос Берлюро, поспешившего прийти на ваш призыв и увидевшего вас в таком виде. Диалог в этой сцене, кстати, написан прекрасно.

«Берлюро. Что с вами, мой друг, что случилось? [46] К. С. Станиславский берет суфлерский экземпляр пьесы и читает нам мастерски с листа этот диалог, сопровождая его своими комментариями.

Башле. Он вернулся. (Подчеркните двадцать раз это «он».)

Берлюро (ничего не понял). Кто он?

Башле (жест на портрет). Он!»

Сколько возмущения, потрясения, даже ненависти можно вложить в это короткое слово!

«Берлюро (даже не поверил, очевидно). Он?! Вы вчера, наверное, лишнее хватили на вечеринке «безутешных вдов» и не выспались.

Башле. Вы осел! Идиот!..

Берлюро (неожиданно обиделся). Чего вы ругаетесь, я, кажется…

Башле. Он — мой сын — Анри. Вернулся! Ночью. Бежал из госпиталя для ненормальных. Но теперь он здоров!!»

Какой богатый подтекст в этом отчаянном возгласе: «Теперь он здоров».

Берлюро только свистнул.

И Константин Сергеевич неподражаемо свистит, откладывая в сторону пьесу.

— После этого, — продолжает Константин Сергеевич, — наступает громадная пауза. Во время нее оба актера могут делать что угодно. Эта пауза — небольшая пьеса-пантомима. Тема паузы — доигрались, допрыгались. Действующие лица: два мошенника. Маски упали. Им стесняться друг друга не приходится. Разговаривают только жестами.

Первый момент. Берлюро указал пальцем на дверь налево: «там»? Башле указал в ответ пальцем в потолок: «там».

Второй момент. Берлюро понял. Подложил ладонь под щеку: «спит?»

Башле ответил неудачным жестом, провел ладонью поперек шеи, хотел сказать: «бреется».

Третий момент. Берлюро не понял: «зарезался?!» и сделал соответствующий жест.

Башле махнул безнадежно на него рукой: «что с дураком говорить!» И сделал неопределенный жест рукой кверху.

Четвертый момент. Берлюро опять не понял и провел рукой вокруг шеи: «повесился?»

Башле не успел ответить, в дверях появился Анри, и они оба, как дураки, стали делать вид, что ловят муху.