Вера Лукницкая - Ego - эхо

Сплю... Купаюсь в Машкином молозиве, разбавляю его слезами, и в этом вкусном, теплом, тягучем соку рождается мой сын.

Сережа.

Сейчас очнусь, приду в сознание и увижу его. Вот его несут...

ТЕАТР КАК ЖИЗНЬ

прелюдия пятнадцатая

В

Николаевке, за полотном железной дороги, которая делила поселок на две части - колхозную и курортную стояла одинокая, заброшенная немецкая кирха. Она высилась ориентиром до начальной школы и, дальше, - к колхозу. Позже построили здание для старших классов у полотна, поближе. А мелюзга продолжала топать по скользкой глиняной тропке до кирхи, а там по бездорожью, грязь месить - рукой подать. Кирха находилась на колхозной части и соответственно времени, была превращена в колхозный, а потом и в народный клуб. И все же изредка продолжала выполнять свою первоначальную функцию. Тогда из центра приезжали служители культа и организовывали священный праздник и службу.

Власти спорили со священнослужителями, что главнее, но "втихую", компромисс между ними состоял в том, что ряды скамеек и невысокая сцена были далеко друг от друга. Вроде, всем места хватит.

Внутри кирхи мусор, пыль. Это шло не от молившихся - от клубных сборов, от зрителей. Ряды скамеек не напоминали театральные, но и церковного там ничего не осталось. Во время коллективизации постарались растащить все. Сцену построили позже. Предполагалась она для детей и подростков, для культурного, атеистического их воспитания.

Взрослые незаметно чтобы активно посещали этот клуб. Поселок оставался немецким, а коренные немцы, тем более интеллигенция, - в основном учителя, оскорбленные попранными чувствами, с их традиционным вероисповеданием, не жаловали клуб, хотя вслух об этом не говорили.

Развлечений в поселке - раз, два и обчелся. Пару раз в году пестрые цыганские обозы проходили с гаданиями и плясками по улицам, в гору, собирая вокруг детвору и зевак.

Редко появлялась уличная шарманка, тогда, услышав ее издали, неслись гурьбою ребятишки, не столько за однообразной музыкой, сколько поглазеть, а если удастся - и потрогать морскую свинку, а еще реже обезьянку на плече музыканта, лениво крутившего свою "бандуру".

Появился в поселке граммофон с блестящей трубой-колоколом поверх квадратного деревянного ящика. Он производил звуки, привлекая внимание соседей со всех близлежащих улиц. Хрупкие пластинки для аппарата выдавали песни и романсы с шипом и треском;

Гайда тройка! Снег пушистый,

Ночь морозная кругом.

Светит месяц серебристый,

Мчится парочка вдвоем!

Или:

Мы на лодочке катались

Золотистой, золотой,

Не гребли, а целовались,

Не качай, брат, головой...

Или:

Она казалась елочной игрушкой

В оригинальной шубке из песцов.

Красивый ротик, беленькие зубки

Такой изящной феей чудных снов...

Вскоре граммофон был выброшен на помойку. Вместо граммофонов появились патефоны - тоже деревянные ящики, но не квадратные, а прямоугольные, чуть побольше, обтянутые новомодным материалом - дерматином. Чаще - тисненой клеенкой разных цветов, на выбор, и без трубы. Вернее, преобразовавшаяся, изогнутая до неузнаваемости, уменьшенная в размерах труба пряталась внутри, рядом с мотором. Часто мембрана, касалась изношенной иглой пластинки, как и раньше, в граммофоне, тогда звучание его усиливалось параллельным шипением. И иглы, и пластинки приходили в негодность быстро. И получалось:

Отвори, ори, ори, ори...

Надо было рукою подвинуть мембрану, чтобы услышать:

... потихоньку калитку,

и войди в тихий садик, как тень.

Появилось много пластинок с ариями классических произведений и романсов:

Что день грядущий, щий, щий, щий...

Опять сдвиг мембраны:

...мне готовит?

Не обращая внимания на шипение, царапины и треск, - люди ходили друг к другу - заводить, слушать, перекручивать пружинку, клепать, исправлять... Патефон, как предмет роскоши, доступен был в нашем поселке далеко не всем.

И вот появилось, наконец, живое развлечение. Появился учитель танцев счетовод из Железноводска. Он собрал группу желающих и взялся обучать их западным танцам. Западные входили тогда в моду, сбросив с себя идеологические заслоны.

За привычными русскими, польками, краковяками, гопаками и цыганочками все на русский манер, - пришли фокстрот и танго, румба и чардаш, твист, тустеп, австрийские польки и вальсы.

Каждый вечер в чьем-нибудь доме разучивали и танцевали все, кому не лень. Танцевал весь поселок. Дети обезьянничали, копировали взрослых, тренировались в школах на переменках, на улицах. Вечером их гоняли - и так мало места. Счетовод раздражался, да и платить ему приходилось кое-как и по секрету: собирали копейки да за билет из Железноводска с пересадкой в Бештау и обратно. Игрушечные паровозики - кукушки тянули по аппендиксу узкоколейки пару-тройку вагончиков Бештау-Железноводск.

Основные "па" вроде выучили, показывали друг другу. Кто-то серьезный, сознательный, или у него не получалось с западными танцами, заявил в сельсовет, что собираются группами по вечерам. Учитель с перепугу сбежал, а все немножко и рады: не нужен он уже, научились, сами справимся. На самом деле струхнули, но не из-за черных денег учителю танцев, а, как выразилась сельсоветовская комиссия активистов, - "ночных группировок".

Чуть попритихло. ...

Но вскоре поселок тряхнуло высокой культурой. Была поставлена пьеса советского драматурга Корнейчука "Платон Кречет". Главный герой успешно произвел операцию дочери наркома и еще вырезал чиряк второму герою пьесы Бересту. Сам драматург в то время занимал высокий пост. Пьеса была совсем новая, идейная, и ночные группировки больше не преследовались.

Поставил спектакль главный массовик-затейник дома отдыха - работник культуры. Артисты - члены обслуживающего персонала Николаевского дома отдыха.

Людям некуда было себя деть, электричество только-только входило в быт, частые перебои в работе подстанции делали поселок глухим, как само кладбище, керосин берегли, спать ложились с темнотой. Ничего чрезвычайного не случалось: коллективизация прошла успешно, слабые и больные поумирали, частный скот согнали в одну кучу, урановые разработки еще не начались, курорты оживлялись в основном летом, голод, слава Богу, закончился, НЭП тоже. Сталинская конституция пришла в народ на ура! Страхи за уроки танцев улеглись.

Люди стали опять собираться в тех же частных домах. Говорят, что свято место пусто не бывает. Может быть, и не столько из любви к искусству, а скорее, как еще одно из средств общения, теперь стали собираться чуть не ежедневно на целые вечера репетировать пьесу. Детвора крутилась тут же. На ребят цыкали, но на этот раз не гнали: жалко, что ли? Наоборот, пусть смотрят культуру.