Сергей Ушакин - Веселые человечки: культурные герои советского детства

Единственная постоянная характеристика их поведения в студии определялась оппозицией «послушный» — «хулиган». Но даже в этом Степашка и Хрюша отличались от других подобных «этических» дуэтов советской детской культуры. Заяц и волк из «Ну, погоди!» существовали в замкнутом, хотя и сериальном, пространстве эпизода, где в конце должен победить хороший зайчик, где агрессивные инстинкты волка жестоко наказывались и где заяц оказывался более адаптированным к застойной действительности, чем агрессивный волк. Динамизм гэгов не отменял неоспоримого факта: у послушного зайца за спиной стоял коллектив зверушек; у волка союзников не было. Герои же «Спокойной ночи…» доказывали, что сказочная однозначность формулы к жизни неприменима: несмотря ни на что, тетя Валя все равно обнимала Степашку по окончании интермедии и перед началом мультфильма, а Хрюша мог пристроиться на спинке кресла, за спиной дяди Володи.

Важно, что превращение Хрюши и Степашки в постоянных ведущих и окончательное формирование формата передачи относятся именно к концу 1960-х — началу 1970-х годов. «Застой» в культуре совпал с массовым проникновением телевидения в советским быт и созданием сетки телевещания в том виде, в котором она существовала до конца 1980-х годов. При отсутствии настоящих новостей в эфире по формату передача «Спокойной ночи, малыши!» была абсолютно изоморфна взрослым программам, в особенности программе «Время» (которая по телевизионной «линейке» следовала непосредственно за «Спокойной ночи…»). Та же «говорящая голова» за столом, те же знакомые сказки и урок на ночь, та же сентенциозность в подаче выбранных значений. Взрослый ведущий выжимал воспитательные дискурсы из любого мультфильма. Филя обычно вторил ему/ей, что, возможно, объясняет его отставание от Степашки и Хрюши в рейтинге детских симпатий.

Именно Хрюша и Степашка делали передачу отличной от других продуктов советского ТВ. Их веселая возня вокруг стола, наивные комментарии и проказы и вообще само их отличие от взрослых ведущих контрастировали с монотонностью и заданностью воспитательных сюжетов. Они приносили в передачу спонтанность и анархию: вели игру не только с правилами поведения, но и с правилами передачи. Недаром одним из главных мотивов постсоветских воспоминаний о передаче — как актерских, так и зрительских — стала сама примитивная технология управления куклами: актеры находились под столом, у ног ведущего. Кукольный театр, разыгрываемый на поверхности, таким образом, был лишь видимой половиной происходившего в студии.

Но в отличие от настоящего кукольного театра, где даже хорошо замаскированная ширма на сцене все равно обнажает прием и где даже самый маленький зритель знает, что «кукол дергают за нитки», телевизионная камера «обрезала» студийное пространство по столу и «натурализовала» Хрюшу и Степашку в той же мере, в которой она это делала с телом ведущих за столом. Как и в культуре, за пределами студии видна была только половина действия — приличная, парадная, официальная; вторая — скрытая или подавленная и оттого еще более привлекательная — существовала лишь в воображении [561].

Отсюда пошли и шутки Григория Толчинского (первого голоса Фили), который говорил о своей работе как о «20 годах под юбкой тети Вали» [562], и эротически-ностальгические анекдоты: «Я вот скоро состарюсь и умру, а Хрюша и Степашка все так же молоды и у них новые бабы…» [563]

Столь же изоморфной Большому Телевидению была и гендерная неопределенность кукольных героев. Внешность совет, ских телеведущих, походивших на кукол, была прежде всего официальной, казенной: в костюме или в блузке, они были го-лосем власти. И Степашка, и Хрюша были как будто бы мальчиками, однако, как и в случае с Зайцем и Чебурашкой, культурный стереотип послушного, зависимого существа создавал двусмысленность в отношении Степашки. Появление Каркуши с ее женскими нарядами внесло ясность в тендерную композицию: все остальные оказались мальчиками. Однако в постсоветских анекдотах эта тема по-прежнему актуальна:

Согласно контракту, заключенному между передачей «Спокойной ночи, малыши!» и одной из российских фирм, Хрюша и Степашка вскоре снимутся в рекламе женских прокладок. До конца месяца Хрюше и Степашке велено идентифицировать свою половую принадлежность для распределения ролей в ролике [564].

В силу своей «звериной» природы Хрюша и Степашка были идеальным воплощением ритуала послушания и порядка, где под масками угадывалась анархия. Отсюда все недоразумения с внешним видом героев: то жалобы, что их глаза не двигаются, то возражения по поводу Хрюшиных копытцев. Находясь в передаче на положении детей, Хрюша и Степашка точно выражали природу ребенка: любой из них был маленьким дикарем, бесенком, даже если говорил ангельским голосом и держал в руках книжку. Недаром поросенок — устойчивая метафора для грязного, то есть нормального, ребенка.

Типажи двух центральных героев были настолько емкими, что Хрюша и Степашка вмещали в себя многочисленные архетипы, но при этом переводили их в плоскость игры. Параметры этой игры были, конечно, заданы присутствием в студии взрослого ведущего и консервативным выбором материала, Задуманная как передача на ночь, «Спокойной ночи, малыши!» не ставила себе задачи научить детей через игру конкретным навыкам (алфавиту или счету), как, например, «Улица Сезам», или давать детям модели общения и терпимости, как «Барни» или «Соседи Мистера Роджера». Сюжеты советских интермедий вращались вокруг характеров. Хрюша — хулиган, бойкий, задиристый, жизнерадостный бунтарь; Степашка — вежливый, ответственный, интеллигентный, рассудительный, сентенциозный, маленький конформист-доносчик. Степашка входил в студию со словами: «Хрюша сегодня не придет, простудился. Говорил я ему ходить в шапке. Вот теперь не будем разбирать рисунки ребят». В другом эпизоде Хрюша валяется на диване, капризничает и просит Степашку вызвать ему на дом няню. Вместо этого Степашка тайком звонит дяде Володе и «закладывает» ленивого Хрюшу.

Хрюша был воплощением фрейдовского Ид («Оно»), движимым безграничным детским эгоизмом и энергией, всегда поступавшим по логике «а я хочу». Степашке и Филе были отведены роли медиаторов; взрослые ведущие выполняли роль заботливого Большого Брата. Недаром для всей страны Валентина Леонтьева и Владимир Ухин на годы стали тетей Валей и дядей Володей. Непослушного Хрюшу иногда пытались проучить, а он никак не учился. На следующий день он все так же спорил со взрослыми, делал то, что не положено, и вообще разными способами вступал в поединок с судьбой, не возражая при этом взрослым ведущим напрямую. Например, в эпизоде «По щучьему велению» (1982) Хрюша отсутствует, потому что ему было неохота идти в студию, однако его мнение составляет главный «конфликт» эпизода. Филя говорит тете Лине (Ангелине Вовк), что, по мнению Хрюши, герой сказки — ленивый дурачок, однако волшебство все равно приносит ему удачу. «Вот хорошо бы у меня была кровать как Емелина печка, и чтоб все само собой получилось». После просмотра мультфильма Филя должен ответить, похож ли Бмеля на лентяя-Хрюшу. Вывод Фили: «Никакой Емеля не лентяй и не дурачок. Хрюша опять что-то напутал», — подтверждается тетей Диной: «В сказках чудеса приходят на помощь только добрым, честным и трудолюбивым». Характерно, что вывод взрослой ведущей и Хрюши существуют в параллельных, но разных измерениях: фольклорная мораль никоим образом не отменяет столь же традиционную мечту о «халяве».