Александра Амшинская - Тропинин

Разногласие Тропинина и Щукина — это не разногласие поколений. Их диаметрально противоположные взгляды и отношение к искусству создавались прежде всего в результате несхожих условий жизни. Щукина они искусственно изолировали от живой действительности, сперва стенами воспитательного дома, куда он попал в раннем детстве, и классами Академии, затем далекой от русской жизни средой художников в Париже. По возвращении на родину Щукин оказался еще более прочно заключенным в стены Императорской Академии художеств, теперь уже в качестве профессора и придворного портретиста.

Тропинин же принес с собой в Академию остро ранящие душу воспоминания детства: запахи полей, лесов, усыпанных рыбьей чешуей берегов Ильмень-озера и смрадный чад барских служб; первые художественные впечатления он получил на шумных базарах Новгорода и многолюдных торгах матушки-Москвы у лотков офеней, перед лубочными картинками. Тропинин хорошо знал действительность и сам глубоко переживал ту повседневную огромную трагедию, которая называлась «крепостным правом». И если для Щукина жизнь заключалась в искусстве, а люди и все окружающее воспринималось как объекты художества, то для Тропинина искусство только тогда наполнялось плотью и кровью, когда он мог проверить его жизнью. У Щукина — магия художественности, наделяющая величием заурядную посредственность. У Тропинина — искренняя и вдохновенная влюбленность в натуру, рожденная верой в доброе предназначение искусства.

И в силу своего положения крепостного и по особенностям своего характера Тропинину трудно было органически войти в профессиональную академическую сферу. Он так и не смог воспринять те правила, в соответствии с которыми и художники и ценители искусства, так называемые «знатоки», соглашались считать «истинным» искусством лишь условность, именуемую «античностью». И в дальнейшем мы увидим, что отвлеченные сюжеты классицизма, попадая в поле зрения Тропинина, неизменно утрачивали свой возвышенный характер. В этом, а не в чем-либо другом следует видеть корень разногласий учителя и ученика.

Далек был от идеалов Щукина и замысел первой картины Тропинина. Это была жанровая сцена — «Мальчик, тоскующий об умершей своей птичке», которая повторяла известный сюжет Грёза. Был ли художник в ней столь же искренним, как в других своих работах, или, прислушиваясь к советам окружающих, постарался приблизить ее к грёзовскому оригиналу? Сейчас на этот вопрос ответить трудно — картина не сохранилась. Спустя двадцать пять лет Тропинин повторил тот же сюжет. И если признать это известное нам повторение близким к первоначальному, то придется предположить, что дальнейшее пребывание в Академии угрожало ему эпигонством. Недаром впоследствии Тропинин скажет, что жизнь вдали от Академии помогла ему сохранить самобытность. Работая над картиной, Тропинин, вероятно, имел перед глазами однотонную гравюру с картины Грёза «Девочка с птичкой» [12] Картина находится в Картинной галерее в Эдинбурге. , которая и послужила основой композиции. За неимением живописного оригинала для копирования в позу грёзовской девочки был посажен живой натурщик — ученик Академии Винокуров. И очень вероятно, что русская натура оказалась более впечатляющей, чем французский гравированный подстрочник, и придала выразительность работе начинающего живописца. Картина появилась на академической выставке в 1804 году. Вместе с успехом она принесла Тропинину звание «русского Грёза», с которым он на первых порах и вошел в историю русского искусства. Картина экспонировалась вместе с такими первоклассными произведениями, как «Портрет Швальбе» Кипренского, как исторические полотна академиков Ивана Акимовича Акимова и Андрея Ивановича Иванова, как портреты Боровиковского и Угрюмова, как пейзажи Семена Щедрина.

Работа вольноприходящего ученика в этом ряду могла обратить на себя внимание и своим особым обаянием, душевностью в сочетании с «жалостливым» сюжетом — идеи сентиментализма были еще свежи. Поэтому-то на картине остановился взгляд императрицы, осматривавшей выставку, и доброжелательный граф Строганов уже видел возможность хлопотать об освобождении талантливого крепостного.

Однако мечтам о свободе не суждено было осуществиться. Тропинину предстояло пополнить собою ряды крепостных домашних живописцев и стать одним из тех безвестных мастеров, имена которых дошли до нас по чистой случайности, вроде имени Григория Озерова из «Рассказов бабушки» Д. Благово. «У нас был, — пишет Благово, — свой живописец Григорий Озеров, который работал иконостас… не очень искусный, когда приходилось ему сочинять от себя писать фигуры, потому что он плохо знал пропорции, но он очень верно, искусно копировал и в этом был отличный мастер.

…Он был из дворовых людей и с детства имел способность к рисованию…» [13] Д. Благово, Рассказы бабушки…, стр. 235 и 255. . Впоследствии этого живописца с женой и дочерью продали за 2 тысячи рублей ассигнациями.

Тропинин также искусно копировал и также плохо знал пропорции!

Что же послужило причиной перерыва его так успешно начатых занятий?

Возможно, успех незрелого ученика, восторженные голоса доброжелателей, предсказывавших Тропинину свободу и славу, подействовали раздражающе на его учителя, которому собственный успех давался лишь очень большим творческим напряжением. При таких обстоятельствах Щукин мог обратиться к Моркову с предложением забрать своего крепостного. Кроме предположения самого Тропинина, никаких документальных подтверждений этого недоброжелательного поступка Щукина мы не имеем. Вместе с тем известно, что отозванию Тропинина из Академии предшествовала история с другим крепостным Моркова — Прокопием Данилевским, которая могла косвенно повлиять на судьбу Тропинина и ускорить его отозвание из Петербурга. Данилевский учился в Петербургской медицинской академии. Морков вспомнил о нем, когда в 1804 году отправлялся с семьей в свое южное поместье. Крепостной лекарь мог ему там пригодиться. И тут неожиданно для себя он встретил сильное сопротивление как самого Данилевского, занятого в то время серьезной научной работой, так и профессоров Медицинской академии, осаждавших графа просьбами освободить талантливого крепостного, уже ставшего незаурядным ученым.

Морков принадлежал к тому типу упрямых людей, упорство которых возрастает при малейшем сопротивлении их воле. Не слушая никаких доводов, он забрал лекаря из Академии, в наказание за строптивость одел его в крестьянское платье, вменив в обязанность лечить скотину и крепостных.

В сентябре 1804 года и Тропинин получил от Моркова предписание оставить Академию художеств и немедленно ехать в Подолье, где находились новые земли братьев Ираклия и Аркадия Морковых.