Мишель Декер - Клод Моне

— Подлец! Мошенник! — негодовал он. — Он хочет меня разорить! Я на него в суд подам!

Катастрофа казалась неизбежной. Может, вернуться к Дюран-Рюэлю?..

— О нет! Опять попасть в лапы этой шайки! Я и так едва от них отделался!

На самом деле он не поладил с сыном Дюран-Рюэля, Шарлем, который остался за главного в галерее Лафит, пока его отец, Поль, исследовал новые возможности в США.

— В делах самое важное — полная честность! — заявил он Шарлю, после чего ушел, хлопнув дверью.

Оставался еще Тео Ван Гог и его галерея, приютившаяся в подвальчике на Монмартре. Моне успел лишь намекнуть ему о возможном сотрудничестве, как тот немедленно примчался в Живерни.

— По рукам! Сделаем так, — начал брат Винсента. — За Антибы (речь шла о десяти полотнах) я вам сразу плачу одиннадцать тысяч девятьсот франков. Но это еще не все. Вы получите пятьдесят процентов от прибыли за каждую проданную картину! Вернисаж назначен на пятнадцатое июня. Будьте к нему готовы. После Парижа я устрою вам выставку в лондонской галерее Гупиль!

Какое облегчение испытал Моне! Довольный, успокоенный, он, едва закончилась уборка летнего урожая, мог заняться этюдами. На сей раз его внимание привлекли стога. Выстроенные перед рядами итальянских тополей, эти кучи соломы знаменовали начало нового «серийного» этапа в творчестве художника. После серии «Стога» пошла серия «Тополя»…

В связи с этими тополями любопытную историю передает Рене Жемпель, автор книги «Дневник коллекционера».

Однажды Моне, явившись поутру писать деревья, остановился, охваченный ужасом: стволы были помечены красными крестами.

— Что это значит? Их что, собираются срубить? Нет, этого быть не может!

Он бросился наводить справки.

— Ну да, — подтвердил его страхи местный крестьянин. — Их покупает соседняя лесопилка…

Моне помчался к владельцу земельного участка.

— За какую сумму вы продаете тополя на берегу Эпты?

— За столько-то.

— Просите больше! Разницу я вам выплачу! Только, умоляю, дайте мне время закончить наброски!

С ума спятил, решил про себя землевладелец. Но на сделку согласился.

С Моне подобные «приключения» случались не раз.

Так, весной 1889 года, он почти три месяца — с марта по май — провел в Крезе, в гостях у Мориса Роллины. Здесь он начал работать над серией картин, запечатлевших дуб, который рос тогда в местечке Конфолан, на каменистой земле у слияния двух рукавов реки Крез. «Это старое, словно покрытое сединой, грозное в своем одиночестве дерево простирало узловатые ветви над шумно ревущим потоком, в котором яростно сталкивались воды обоих Крезов…» [98] Жеффруа Г. Указ. соч. Этот дикий уголок природы производил исполненное глубокой грусти впечатление.

Итак, в начале мая Моне явился сюда, к старому дубу, намереваясь завершить работу над набросками, сделанными в конце февраля и начале марта. И с ужасом увидел, что дуб совершенно изменил облик! Он покрылся молодой зеленой листвой…

Что же предпринял Моне? Он разыскал владельца земли, на которой росла его «модель», и обратился к нему с предложением:

— Плачу вам пятьдесят франков, если вы оборвете с дуба все листья. Он должен быть точно таким, каким я его видел зимой…

— Пятьдесят франков? — недоверчиво переспросил крестьянин. — Хм, я согласен!

В четверг 9 мая в своем ежевечернем послании Клод сообщал Алисе:

«У меня большая радость. Я получил разрешение оборвать с дуба все листья! Притащить к этому оврагу лестницы нужной высоты оказалось нелегким делом, но в конце концов все уладилось. Со вчерашнего дня над деревом трудятся двое рабочих. Ну разве не удача — написать в это время года зимний пейзаж?»

Морис Роллина! [99] В музее города Гере хранится очень хороший портрет Мориса Роллины — поэта, автора странных и мрачных стихов, родившегося в Шатору в 1846 году и скончавшегося в 1903 году. Его отец дружил с Жорж Санд. См.: Gilles Rossignol, Guide de la Creuse, La Manufacture.

Идея привезти Моне к нему в гости, в Крез, осенила Жеффруа в феврале 1889 года. Сорокатрехлетний поэт, когда-то начавший свою карьеру исполнением песен в кабаре «Черный кот», только что выпустил в свет книгу «Неврозы» — образец творчества, проникнутого самыми кладбищенскими настроениями. Жил он в полном уединении, в деревне Фреслин, что неподалеку от Крозана, довольствуясь обществом собак и Сесили — бывшей актрисы, — которую именовал своей «Мадонной»…

Дом представлял собой низкое, типично деревенское строение с окнами, прикрытыми зелеными ставнями — точно такие вскоре украсят жилище Моне в Живерни. Одним словом, это была затерянная в глуши хижина, хозяин которой радовался любым гостям и охотно сидел с ними до позднего вечера за стаканчиком вина и дружеской беседой.

Эдмон де Гонкур, хорошо знавший Роллину, оставил о нем такие воспоминания в своем дневнике: «Вьющиеся тугими кольцами волосы, немного напоминающие змей, обвивавших голову Медузы Горгоны, по-гречески красивое лицо с правильными чертами, но как будто помятое, изжеванное, а за всей этой внешностью — причудливый ум, выдающий брожение самых странных, самых мрачных и извращенных идей; одним словом, смесь крестьянина, актера и ребенка… Человек непростой, но обладающий бесспорным обаянием…»

В хозяйстве Мориса и Сесили имелась всего одна большая кровать, поэтому после долгих, за полночь, посиделок гостей при свете фонарей провожали до единственной в деревушке гостиницы, располагавшейся напротив церкви. Владела ею мамаша Баронне. Комфорт здесь предлагался весьма относительный, но какое все это имело значение, если рядом были прекрасные друзья, а окружающие пейзажи поражали «строгой и оглушительной красотой»?

О вдохновении, посетившем здесь Моне, говорит простой факт: он написал около 20 картин. Все они пронизаны удивительным светом умирающей, но никак не желающей умирать зимы. Поймать этот особый свет оказалось совсем не просто.

«Я нахожусь здесь в окружении природы, которую никак не могу ухватить, — признавался художник в письме к Жеффруа. — А река! Ну что это за река! Вода в ней то поднимается, то снова уходит; то она зеленая, то желтая, то вообще не имеет цвета, а завтра вообще может превратиться в бурный поток… Мне очень нужна дружеская поддержка, а на Роллину в этом смысле рассчитывать не приходится. Если я делюсь с ним своими затруднениями, он только вгоняет меня в еще более мрачное настроение. Живопись, по его мнению, — самое странное занятие на свете…»

Несмотря ни на что, художник и поэт вскоре стали закадычными друзьями. А уж что вытворял при виде Моне Пистолет! «Пистолетом, — рассказывает Жеффруа, — звали одну из собак Мориса. Он сразу признал Моне за своего и не отходил от него ни на шаг — с самыми благородными намерениями. Очевидно, он опасался, что художнику угрожает какая-нибудь опасность, и считал своим долгом его защищать. Каждый вечер он провожал его до дверей гостиницы, а утром появлялся там в назначенный час, ложился на коврике у порога и терпеливо поджидал дружка. Образ Моне надолго запечатлелся в собачьей памяти. Уже после его отъезда Роллина иногда обращался к своему псу с вопросом: