Мишель Декер - Клод Моне

— Именно я поднял тревогу! — объяснял Ренар. — Седьмого июня в восемь тридцать утра я, как обычно, понес хозяину завтрак. Отдернул шторы и тут увидел… Я сразу закричал, стал звать на помощь… Скорее, хозяин умер!

— У меня той ночью была высокая температура, — в свою очередь рассказал молодой Куртуа. — Я кашляю… Нет, с постели я не вставал и ничего не слышал.

Итак, никакого подозрительного шума, никакого следа взлома дверей, никаких разбитых окон. Орудие убийства обнаружилось здесь же, в туалетной комнате Огюста Реми. Им послужил один из его собственных приборов столового серебра! Значит, убийца хорошо знал, где что лежит, и вообще чувствовал себя здесь как дома! Значит, искать следует среди родных и близких — к такому убеждению пришел комиссар Дальтрофф.

До дня похорон, на которые, как мы уже знаем, приезжал и Моне, расследование практически топталось на месте. Алиса, судя по всему, так и не покинула Живерни — во всяком случае 11 июня в церкви Святого Августина ее не видели. Возможно, она так и не смогла преодолеть в себе неприязнь к деверю и заглушить воспоминания о том времени, когда жизнь вынуждала ее обращаться к Огюсту Реми за денежной помощью — хоть небольшой. Он ей, правда, не отказал, но более чем прозрачно намекнул, что подает милостыню…

12 июня на набережной Орфевр поднялось большое волнение. Почтальон принес анонимное письмо. Некий Икс писал: «Я был на кладбище Монмартра, когда в могилу опускали гроб с телом Огюста Реми, и видел, как дворецкий Пьер Ренар, наклонившись к Леону Ренго, тихо, но отчетливо произнес: „Старик умер! Больше он нас не разлучит!“»

Очень скоро полиция установила, что дворецкий — с виду человек порядочный, муж и отец семейства — в тайне от своей жены снимал в городе комнату. В ней произвели обыск. Помимо целого ряда предметов, украденных у предыдущих хозяев, здесь обнаружилась картонная коробка с письмами странного содержания, доказывающими, что их адресат имел пристрастия, отнюдь не одобряемые в приличном обществе. Коротко говоря, он оказался педерастом! И в числе его корреспондентов фигурировало имя Леона Ренго!

— Это уже совращение несовершеннолетних!

Через 20 дней после убийства Огюста Реми дворецкий Ренар был арестован. Можно вообразить себе, какое впечатление эта новость произвела на Алису. Ее племянник, сын ее младшего брата, — гомосексуалист! И водит шашни с кем? С лакеем!

Еще несколькими днями позже арестовали и Куртуа. Препровожденный в тюрьму Птит-Рокет, он сознался в соучастии в преступлении. Следователи набережной Орфевр, затаив дыхание, слушали его рассказ: «Я часто жаловался Ренару на свое убогое жалованье. Пятьдесят франков в месяц, не считая вина, а работаешь с утра до ночи! Вечером накануне того происшествия я сервировал стол к ужину, и тогда Ренар сказал мне: „Хозяин богат. Сделай, что я тебе велю, и уже завтра сможешь купить себе все, что захочешь“. Вы, верно, знаете, что он человек властный… Разве мог я с ним спорить? А он продолжал: „Подожди меня у себя в комнате. Там поговорим“. В десять часов, когда все гости и г-н Жорж ушли, я пошел спать. Вскоре ко мне пришел Ренар. Он был совершенно голый, а в руках держал нож, салфетку и еще какие-то инструменты. „Сними рубашку, — сказал он. — Пойдем разбираться с хозяином. Нельзя, чтобы на одежде остались следы…“ Он бросил мне салфетку и приказал следовать за ним. Я не мог ему возразить, я чувствовал себя перед ним беспомощным… Света мы не зажигали, чтобы не разбудить г-на Реми. Впрочем, это уже не имело никакого значения… Мы хорошо знали, где что находится в комнате. Едва мы вошли, Ренар бросился к кровати и начал наносить удар за ударом. Он все бил, и бил, и бил!

Но г-н Реми был крепким стариком и сопротивлялся. Он даже кричал, но не громко. Чтобы заставить его замолчать, я подошел и зажал ему рот салфеткой. Я просто слышать не мог его стонов, поймите! Но я к нему не прикасался! Убил его Ренар! Это он убийца! Он, а не я!

— Ну да, если не считать того, что вы задушили его своей салфеткой!

— Когда г-н Реми умер, мы зажгли электричество. Вымылись в туалетной комнате, взяли деньги из ящика стола — их оказалось немного, и пошли в покои мадам.

— А потом?

— Мы быстро вернулись каждый к себе. Мы очень спешили, потому что боялись, что с минуты на минуту вернется г-н Жорж. Поэтому мы и забыли унести нож, хотя тщательно его вытерли. Это-то нас и погубило! На следующий день я по приказанию Ренара спрятал драгоценности в подвале. Он все деньги забрал себе, а мне дал всего четыреста франков. С тех пор у меня не жизнь, а какой-то кошмар. Я болен, у меня жар… Мне кажется, я схожу с ума…»

К февралю расследование завершилось. Дело было передано в суд. Разумеется, Ренар — его защищал мэтр Лагас — упорно настаивал на том, что все показания Куртуа, которого защищал мэтр Анри Роббер, — гнусная ложь. Что это именно он замыслил преступление, а его принудил к соучастию силой, пригрозив, что в противном случае выдаст его связь с племянником хозяина дома…

Наконец, судьи вынесли приговор. 20 лет каторжных работ тщедушному лакею и вечная каторга дворецкому, которого любовь к мальчикам довела до убийства. В сущности, злодеяние на улице Пепиньер следовало отнести к преступлениям, совершенным на почве страсти. За несколько дней до рокового вечера Пьер Ренар случайно подслушал разговор между супругами Реми.

— Леон должен переехать в Пасси, к бабушке! — говорил Огюст. — Я больше не желаю терпеть его присутствие в своем доме! Вы меня поняли? Пристрастия этого юноши расходятся с моим пониманием приличий!

Мысль о предстоящей разлуке казалась Ренару невыносимой. Именно в тот вечер он и решил «убрать старика».

Стоит ли говорить, что ничего похожего на подобную трагедию никогда не могло разыграться в Живерни, где за обликом всех обитателей розового дома, включая кухарок, садовников, горничных, шофера и прачек, со строгостью дуэньи следила Алиса. Впрочем, слуги никогда не жаловались. Глава дома Моне по единодушному признанию всех, кого удалось опросить, слыл хорошим хозяином.

Например, в октябрьском номере «Крапуйо» за 1931 год напечатан рассказ одной из служанок, не пожелавшей открыть свое имя:

«Я прослужила в доме Моне десять лет. Кажется, он был великим художником. И какой же порядочный человек!.. Знаете, он очень любил цветы! В доме всегда было полно цветов, и каких красивых! Вы бы только послушали, как он рассуждал о ботанике! Он мог вас целый час продержать и все объяснял, как там это все в цветах устроено, ну, всякие там пестики и тычинки…»

Цветы Моне! Отныне он посвящал большую часть времени запечатлению лилий, украсивших поверхность нового пруда. Лето 1903 года выдалось гнилым, но он не опускал рук: