Бенедикт Сарнов - Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

А. С. ПУШКИН. ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ

К "ОТРЫВКАМ ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ ОНЕГИНА"

Катенин, коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком, заметил нам, что сие исключение, может быть, и выгодное для читателей, вредит однако ж плану целого сочинения; ибо через то переход Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необьясненным. Замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики.

- Какие же это у него были такие особые причины? - загорелся любопытством Тугодум. - Вы знаете?

- Знаю, конечно, - улыбнулся я. - Но речь не об этом. Мы ведь говорили с тобой о том, так ли уж важно было для Пушкина вот это самое, как ты изволил выразиться, мелочное правдоподобие. Как видишь, он не всегда о нем заботился.

- Но все-таки заботился?

- Да, конечно. Чтобы не было фальши. Главным для него было, чтобы Татьяна вела себя в соответствии со своим характером. Чтобы читатель верил в достоверность ее поведения, каждого ее поступка. И в особенности, конечно, чтобы он поверил в оправданность, я бы даже сказал, в глубокую внутреннюю необходимость самого важного поступка всей ее жизни.

- Это что она за генерала вышла, что ли?

- Не то, что за генерала вышла, а то, что сказала Онегину при последнем их свидании:

Я вышла замуж. Вы должны,

Я вас прошу, меня оставить...

Я вас люблю (к чему лукавить?),

Но я другому отдана;

Я буду век ему верна.

- А я, если хотите знать, - сказал Тугодум, - вовсе не считаю, что этот ее поступок был уж такой замечательный. Если она любит Онегина, значит, мужа не любит. Верно? А остается с ним, с нелюбимым. Во имя чего, спрашивается? Я знаю, вы сейчас начнете меня ругать, доказывать, что самого главного в Татьяне, всего величия ее души я так и не понял...

- Даже и не подумаю, - сказал я. - Твоя точка зрения не хуже всякой другой. Тем более что ты тут не одинок. Мало того: высказав такое суждение, ты оказался в очень не дурной компании.

- Да? - удивился Тугодум. - А кто еще это высказал?

- Ну вот, например, прочти, что писал об этом поступке пушкинской Татьяны Виссарион Григорьевич Белинский.

В. Г. БЕЛИНСКИЙ. "СОЧИНЕНИЯ АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА".

СТАТЬЯ ДЕВЯТАЯ

Татьяна не любит света и за счастие почла бы навсегда оставить его для деревни; но пока она в свете - его мнение всегда будет ее идолом и страх его суда всегда будет ее добродетелью... Но я другому отдана, - именно отдана, а не отдалась! Вечная верность - кому и в чем? Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освящаемые любовью, в высшей степени безнравственны... Но у нас как-то все это клеится вместе: поэзия - и жизнь, любовь - и брак по расчету, жизнь сердцем - и строгое исполнение внешних обязанностей, внутренне ежечасно нарушаемых... Жизнь женщины по преимуществу сосредоточена в жизни сердца; любить - значит для нее жить; а жертвовать значит любить. Для этой роли создала природа Татьяну; но общество пересоздало ее... Татьяна невольно напоминала нам Веру в "Герое нашего времени", женщину, слабую по чувству, всегда уступающую ему, и прекрасную, высокую в своей слабости... Татьяна выше ее по своей натуре и по характеру... И, несмотря на то, Вера - больше женщина... но зато и больше исключение, тогда как Татьяна - тип русской женщины.

- Ничего не понимаю! - сказал Тугодум, прочитав этот отрывок. - Так хвалит он ее или ругает?

- Разве не ясно? - спросил я.

- Конечно, не ясно. Вера вроде, на его взгляд, поступила правильнее, чем Татьяна. И в то же время Татьяна выше ее по натуре и по характеру. Как это понять?

- Да очень просто. Татьяна не такая слабая женщина, как Вера. Это Белинский признает. Она умеет совладать со своим чувством, принести его в жертву долгу. Но Белинскому это совсем не нравится. Больше того: это его просто в ярость приводит: "Отдана!" - негодует он. - "Что это значит отдана?.. Что она - вещь, что ли?" Его возмущает в Татьяне то, что она считается не с чувством своим, а с мнением света, перед которым она трепещет. Кстати, в жизни самого Белинского из-за этого чуть было не разразилась такая же драма.

- Из-за чего - из-за этого? Из-за Татьяны, что ли?

- Ну, не совсем из-за Татьяны, но и из-за Татьяны то же. Он чуть было не рассорился смертельно со своей невестой.

- Да? - заинтересовался Тугодум. - Из-за чего?

- Невеста Виссариона Григорьевича, Марья Васильевна Орлова, хотела, чтобы все у них было, "как у людей", чтобы были соблюдены все обычаи, все полагающиеся в подобном случае обряды, родственные и всякие иные церемонии.

- А ему что, жалко было их соблюсти?

- Не жалко. Но ему это было не под силу. Он был замотан до предела, связан делами, обязательствами. Да и денег не хватало. И он умолял ее поступиться хоть некоторыми из необходимых церемоний. А она - ни в какую! И это привело его просто в неистовство...

- Ну да, - улыбнулся Тугодум. - Не зря же его звали "неистовый Виссарион"...

- Вот-вот!.. Он не только в статьях своих, он и в жизни был неистовый. Дело чуть не дошло до самого настоящего разрыва.

- А откуда, - спросил Тугодум, - вы все это знаете?

- Сохранилась их переписка. Белинский обрушил на бедную девушку неиссякаемый поток упреков, клятв, уверений, разочарований, доводов, идей... Это прямо целый роман в письмах.

- Вот интересно было бы почитать!

- Это не трудно. Они напечатаны в двенадцатом томе академического собрания его сочинений. Захочешь, прочтешь их все. Но пока я хочу, чтобы ты прочел хоть одно из этих писем, впрямую относящееся к нашей теме.

Достав с полки 12-й том полного собрания сочинений Белинского, я открыл его на заранее заложенной странице и протянул Тугодуму.

ИЗ ПИСЬМА В. Г. БЕЛИНСКОГО М. Ф. ОРЛОВОЙ.

4 ОКТЯБРЯ 1843 ГОДА

... Недостает только встречи нас с хлебом и солью (впрочем, это-то, вероятно, будет), да еще того, чтобы члены честнова компанства (т. е. гости), прихлебывая вино, говорили бы: "Горько!" - а мы бы с Вами целовались в их удовольствие; да еще недостает некоторых обрядов, которые бывают на Руси уже на другой день и о которых я, конечно, Вам не буду говорить. Вы, может быть, скажете мне: "Что же за любовь Ваша ко мне, если она не может выдержать вот такого опыта и если Вы для меня не хотите подвергнуться, конечно, неприятным, но и необходимым условиям?" Прекрасно, но если бы на Руси было такое обыкновение, что желающий жениться непременно должен быть всенародно высечен трижды, сперва у порога своего дома, потом на полпути, и наконец у входа в храм Божий, - неужели Вы и тогда сказали бы, что мое чувство к Вам слабо, если не может выдержать такого испытания? Вы скажете, что я выражаюсь, во-первых, слишком энергически (извините: я люблю называть вещи настоящими их именами, а китаизм не считаю деликатностью), а во вторых, по моему обыкновению утрирую вещи и то, что я сказал, далеко не то, чему я должен подвергнуться. Вот это-то и есть самый печальный и грустный пункт нашего вопроса. Я глубоко чувствую позор подчинения законам подлой, бессмысленной и презираемой мною толпы; Вы тоже глубоко чувствуете это; но я считаю за трусость, за подлость, за грех перед Богом подчиняться им из боязни толков; а Вы считаете это за необходимость. Вопреки первой заповеди Вы сотворили себе кумира, и из чего же? - из презираемых Вами мнений презираемой Вами толпы! Вы чувствуете одно, веруете одному, а делаете другое. А это и не великодушно и не благородно. Это значит молиться Богу своему втайне, а въявь приносить жертвы идолам. Это страшный грех. О, я понимаю теперь, почему Вы так заступаетесь за Татьяну Пушкина и почему меня это всегда так бесило и опечаливало, что я не мог говорить с Вами порядком и толковать об этом предмете.