Михаил Нестеров - О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания

Щусев к тому времени закончил проект вокзала. В первых набросках он казался интересней, цельней. В основу был положен Русский смешанный стиль. XVI, XVII и частью XVIII века вошли в разработку его фасада. От Сумбекиной башни, башен Соловецких, захватив эпоху Романовых — Михаила Федоровича, Петра, Елизавету, — живопись, мозаика, черепица, куранты — чего-чего тут не было. Цвет всего массива белоснежный. Царский павильон — зеленый.

На фоне тогдашнего увлечения москвичей стилем модерн затея Щусева сулила многое. Затея была богатая, смелая. Немного осталось от нее по окончании постройки. Гора родила мышь. Тогда же Щусев сделал интересный проект «Школьного городка» для кн<���язя> Щербатова.

Харитоненко, увлеченные церковью на Ордынке, задумали построить в своем имении Натальевка небольшую церковку. Говорили о своем намерении со мной, не решаясь, на ком из архитекторов остановить свой выбор… Я настойчиво рекомендовал все того же Щусева. Однажды вместе с ним приехал и Харитоненко, и они скоро сговорились. Церковь в Натальевке должна была быть в древненовгородском стиле, такой же иконостас. С моей легкой руки после Абастумана Щусев пошел сильно в гору.

В конце ноября скончался от грудной жабы Серов. Смерть его была мгновенна. Еще утром Валентин Александрович собирался ехать на сеанс к кн<���язю> Щербатову. Он чертил тогда углем портрет княгини.

Похороны Серова превратились в многолюдную демонстрацию. Много народа шло за гробом, который несла молодежь. Пение «Вечная память» не прерывалось до самого Донского монастыря. Могила Серова — против могилы Муромцева…

После покойного осталась семья. Младшей дочери было четыре года [415] . Осталось ценное художественное наследство. После похорон стали говорить о посмертной выставке, о том, что необходимо просить Государя назначить семье пенсию. Выставка и пенсия дали Серовым возможность до самого 17-го года жить спокойно, безбедно.

На моей родине в тот год был голод. Сестра опять уехала куда-то в башкирскую деревню кормить голодающих. Земство отпустило в тот раз крупную сумму в полное ее распоряжение.

К Рождеству церковь была окончена совершенно. Был поставлен иконостас, образа в него вставлены. Освящение отложено было до весны 1912 года.

Этот год начался в нашем художественном мире архитектурным конкурсом проектов нового здания Училища живописи, ваяния и зодчества. Конкурс был слабый. В нем участвовал и живописец Аполлинарий Васнецов. Проект его в Русском стиле был эхом былых архитектурных увлечений его брата Виктора Михайловича — автора прекрасной Абрамцевской церковки.

Я кончил для кн<���ягини> Оболенской «Несение креста». Получив разрешение Вел<���икой> Кн<���ягини>, я показал церковь на Ордынке кое-кому из знакомых. Были Поленов, Виктор Васнецов, еще человек сорок. Написанное нравилось. Васнецов смотрел с большим вниманием, как знаток таких дел. Хвалил большую картину и образа иконостаса. Хвалил и Щусева, и лишь некоторый его модернизм вызвал неодобрение Виктора Михайловича. Уходя, он с грустью заметил, что ему уж больше не писать церквей, а «Вы еще поработаете!»

Дочь моя Ольга тем временем собралась замуж. Она познакомилась с молодым ученым, учеником проф<���ессора> Шершеневича — Виктором Николаевичем Шретером. Он стал бывать у нас, его посещения были определенны. Виктор Николаевич всем нам нравился. Видимо, он нравился и дочери, хотя от нее и доставалось его немецкому происхождению, повадкам. Виктор Николаевич был из состоятельной немецкой одесской семьи. Дядя его был известный архитектор профессор Шретер — строитель тифлисского театра, дома Петербургского кредитного общества и дома «Штоль и Шмидт», что на Малой Морской.

В марте В. Н. Шретер был объявлен женихом. Дом наш перешел на особое положение: готовилось приданое, строились планы на ближайшее время, создалась та особая атмосфера, которая так удивительно описана Толстым. Приехала из Уфы сестра и сейчас же стала во главе всех свадебных приготовлений. И правду сказать — хорошее это было время. В моей жизни опять «как бы выглянуло солнышко». Жених моей Ольги был мне по душе, а тут и предстоящее торжество освящения храма. Снова знакомые переживания, волнения и прочее.

Как-то на Страстной неделе Вел<���икая> Княгиня попросила меня и мою жену (вышивавшую тогда по моим образцам хоругви в новую церковь) побывать на Пасхальной неделе в Алексеевской монастыре [416] , где вышивались по орнаментальным рисункам Щусева концы и надписи на хоругви. О нашем посещении предупредили игуменью монастыря, известную своей строгостью — мать Сергию.

В один из Пасхальных дней мы отправились в Алексеевский монастырь, где нас уже ждали. Тотчас провели в игуменские покои, обычные покои богатых московских монастырей. Доложили матери Сергии. Она скоро появилась в дверях своей приемной, такая маленькая, почти карлица, лет семидесяти, с лицом значительным, умным, властным. Подошли к руке, все честь-честью. Пригласила садиться. Сама села на традиционный огромный красного дерева диван. Стала расспрашивать о Великой Княгине, о храме, о предстоящем его освящении.

Мать Сергия была из образованных, кончила когда-то институт, говорила на иностранных языках, но не это было в ней примечательно: так называемых «образованных» было тогда немало среди монашествующих. Игуменья Сергия славилась уменьем водворять порядок там, где его не было, прибирать к рукам самые распущенные монастыри. Ее с давних пор и переводили из одного такого монастыря в другой. Она была грозой монашеских гнезд.

Не одной строгостью славилась мать Сергия по Москве. Славилась она и своим административным талантом. Ей, как немногим, ведом был секрет — властвовать и повелевать. Часто совершенно запущенный монастырь в ее руках преображался. Никто не видал, чтобы из ее монастыря «шлялись» по трактирам и «благодетелям» с кружкой (просили на бедность). Скоро монастырь начинал работать, да как! Она открывала там школы, мастерские, больницы. Если же у монастыря были пригородные угодья, заводились обширные огороды, молочные хозяйства и прочее. Такова была эта маленькая игуменья Сергия.

Посидев сколько-то, расспросив жену о том, о сем, она пригласила нас пройти в рукодельную мастерскую. Пошли какими-то коридорами, переходами, соединяющими игуменские покои с рукодельной. Впереди шла, отворяя на пути двери, келейница — высокая, строгая, за ней медленно, важно шествовала мать Сергия, за ней мы с женой. Подошли к дверям рукодельной, келейница со словами «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа» распахнула дверь.

Игуменья — маленькая, с посохом, с золотым игуменским крестом, остановившись в дверях, приветствовала огромную, полную монашек, рукодельную торжествующим, победным: «Христос Воскресе». Все встали, как один, — понеслось ответное — «Воистину Воскресе».