Анатолий Зверев - Анатолий Зверев в воспоминаниях современников
- Название:Анатолий Зверев в воспоминаниях современников
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Молодая гвардия
- Год:2006
- Город:Москва
- ISBN:5-235-02868-6
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Анатолий Зверев - Анатолий Зверев в воспоминаниях современников краткое содержание
Каким он был — знаменитый сейчас и непризнанный, гонимый при жизни художник Анатолий Зверев, который сумел соединить русский авангард с современным искусством и которого Пабло Пикассо назвал лучшим русским рисовальщиком? Как он жил и творил в масштабах космоса мирового искусства вневременного значения? Как этот необыкновенный человек умел создавать шедевры на простой бумаге, дешевыми акварельными красками, используя в качестве кисти и веник, и свеклу, и окурки, и зубную щетку? Обо всем этом расскажут на страницах книги современники художника — коллекционер Г. Костаки, композитор и дирижер И. Маркевич, искусствовед З. Попова-Плевако и др.
Книга иллюстрирована уникальными работами художника и редкими фотографиями.
Анатолий Зверев в воспоминаниях современников - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
маленький
выпачканный
жалкий
слабый
и горбат
и тёмен
весь осморканный
запачканный
и вялый
изнурённый
голоден
больной
истощён
избит
и проклят
изнасилован
и туп
точно труп живой
что тень забора
забран
выброшен
измучен он
бродит
спит не спит
и хнычет что-то
тихо шевелит губа его
смотрит странно улыбаясь
алкоголиком зовут его
тенью слабою скользящей
мимо полных и изящных
мимо ящиков пустых
он проходит
Бог прости
Вне всяких сомнений
— Мне гений
Юрьевича нужен…
И вот, под — «ужин» —
Явился он со своею
«Дюжиной»
Стихов, —
Поэм и всяческих
«Стихий».
Своих всех повестей:
«Вадим» — (ну, погодим)
— Блондин —
— Брюнет —
— (Сонет ли это, нет?)
— ПОЭТ!..
«Герой нашего времени» —
И я «забеременел»
Поэзией
Сразу, —
«с-глазу-на-глаз»
— И враз: —
Быстро, страстно
И откровенно —
И «верно» —
До степени —
Веры в торжество
Господа — Бога!..
Серо-сиреневый
Тёмный и грустный
Знает Лермонтова
Поэзию устно
И в кустах сирени
Тёмные очи гадалки
Глядели…
Что греет живописца, когда в крови —
пожар,
Хотя порою бледен, и бедный, худ,
поджар?
Поджаренной котлетой, аль чаем чуть —
с огня,
Аль солнышко не чает: греть спину
возле пня?
Аль рюмка близ поллитры
Теплит мечту о том, что стоном
Вдруг с палитры сорвётся новый
тон…
…Не утрируя есть искусство.
Оно разно и флаг его всяк.
И пустяк, что так всё безобразно.
Голос смелых ещё не иссяк.
Солнце тёмное
Солнце ясное
Возле тучки пригрелось
Напрасно я
Плачу
Льётся слеза из глаз.
Дух уходит от нас.
Мрачна, печальна и туманна…
От манны от небесной отошла…
Встречается ей на пути вдруг друг гуманный,
К которому не сразу подошла.
Ничтожеством всё кажет свет ей: —
Замужество, любовь… — всё суета!
В искусстве живописи нравится лишь Сутин,
Да Модильяни иногда…
Что соловей поёт,
Что дрозд, что канарейка…
А на плечах — простая телогрейка.
И не всегда заботлива о внешности своей.
Болтлива иногда;…
Страстна;…
Иль — вялая, что травушка весна.
И длинны ночи напролёт,
Когда зима свирепа, люта,
Когда все спят, — она поёт…
И лунный свет её есть часть уюта.
Настроена на тень….
На этот тон луны….
Что струны сердца вечной красоты:
У высоты берёз,
У хаоса сей жизни;
У «вечности заложности» — она
«Всегда»
В сей час….
Для нас…
А днём дремота, зевота на мир….
На всё вокруг, её что окружает…
И кажется всё время ей,
Что норовит всяк улучить момент,
Чтоб боль ей причинить….
И в чём-то обвинить, ужалить,
(А жаль).
Во — взоре — зорь озёр в узоре…
Всегда порою с кем-то в ссоре…
А на просторе, где одна, —
Печаль, тоска и грусть, — что прежде
Всегда замечена, да и видна.
Ужасно всё тогда: —
В любые дни — года тоскует….
Надломленна…. и дома не сидится….
Волнуется и мечется, и горячится,
Что в клетке зоопарковой
В день жаркий иногда и душный —
— дикая лисица.
Печалит взор её и то,
Что в хлад осенний, или зимний
«Ты тоже, тоже без пальто»
И вновь слагает стих и гимны.
То полная и тучная,
Что туча над холмами.
Тончайшая, — что
Струны Паганини
Перед вами: —
То светлая такая, голубая…
А если радость на щеках,
Во взоре каре-синего,
В улыбке тоже… Ещё как
Увидишь в ней ты сильного…
Теперь ты с грустью и тоскою
Алёнушкою смотришь
На цветик света Божий…
О, осторожней, существо набожное: —
О, в платье белоснежном!
О, нежная…
О, песня лебединая…
Единственная и незабвенная
Ты птицей откровенною
Вскрываешь вены на лоне-лон
Воды солёной….
Где в камни брега
Пены волн влюблённые…
И разбивается волна.
В волнении — Луна…
Да, вы узнаете их: —
Это — она!
Неужели хоронят умную?..
Нашу хорошую и прекрасную, —
В день этот ясный…
В свет солнца напрасный
И яркий
К уничтоженью?
В каком положенье
Движение?
О, нет!.. Свет…. свет…
Снег ярок…
Не трогает, быть может.
В этот час…. ничто
Одних лишь
Кузнецов-доярок…
Не жарко… Сорок градусов…
И невесомость… Но жалко —
— жалко…
Мне так запомнилось…
И солью сердце вдруг заполнилось.
Навзрыд…
Душа ушла…
Сверкает белым шёлком…
Шок…
Снег…
Я шёл и слышал смех…
Грех…
ГЕОРГИЙ КИЗЕВАЛЬТЕР
Монолог Анатолия Зверева
Ну, что тут скажешь… Искусством я начал заниматься с футбола. Вот живопись и футбол — это всё взаимосвязано! Когда мне надо было пробить штрафной удар против команды «Стрела» (а у нас была команда «Чайка», но это одно и то же), мне было 14 лет, и я забил мяч, потому что решил стать поэтом, и забил так, как мастер спорта никогда не забьёт! Но я труслив — мне так сразу определили в клубе гимнастики — ты, говорят, боишься упасть. — Ха! Я падал потом и не так, когда в Ленинграде был без сознания: лбом о платформу — и ни хрена! Но эта трусость наложила отпечаток на всю мою жизнь. Я темноты боюсь. И женщины меня потому не любят: ведь женщины требуют защиты.
Кстати, о любви. Это сильная вещь! Она приводит к уничтожению мира. И это понятно, потому что с детства я привык верить в одну вещь — в подлость! Все — подлые (кроме меня и тебя, конечно). Но я от любви бешеный — влюбился в детстве в одну даму — ей было два года, а мне год, и вот до сих пор… Ее звали Нора. Но теперь я влюбился в другую, и Норы мне не нужны.
Да, так начал я в 31-м, как только родился. Мне что-то такое померещилось, что будто была гроза — осенью, а я в ноябре родился, — летели осенние листья… и это повлияло так сильно, что когда меня пытались кормить из чужой груди, я блевал, вырывался, падал на пол головой, как бы наживая себе антиума — это тётка меня пыталась кормить, потому что мать работала всё время. Кстати, Костаки врёт, когда пишет в каталоге, кто мои родители. Он там наговорил: переплётчик, посудомойка, подломойка какая-то… Отец — инвалид гражданской войны — просто и коротко. Мать — рабочая. Всё… А потом всё пошло и поехало, хотя почти ничего не помню, что дальше было… в пять лет я нарисовал уличное движение — тогда Москва была ещё небольшой, и на выборные собрания ходили человек по пять, по восемь, под гармошку, и детей брали с собой: для детей там ставили столики, и можно было рисовать, и я нарисовал уличное движение и получил премию — портрет Сталина в золочёной раме… потом я уже заставлял рисовать троюродного брата — он очень здорово лошадей рисовал, а я вот строение копыт до сих пор не знаю: надо же изучать копыта, а я только примерно знаю… Хотя я ученик Леонардо да Винчи, я не хочу ничего изучать… я никогда не хотел быть художником, я стал им совершенно случайно, а вот гением — не случайно! Я прочитал у Леонардо да Винчи, что «жалок тот ученик, который не превосходит своего учителя», — это какой-то трактат был, и я обнаружил там массу общих со мной мыслей, — так мне показалось, что это он — мой ученик; мне так жалко его стало, что я прослезился и превзошёл его!
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: