Нина Молева - Баланс столетия

Известный актер Малого театра Георгий Куликов позже расскажет (уже при Брежневе). Жил он на Ленинградском шоссе. Накануне вернулся поздно из райкома комсомола — получил задание по диверсионной работе, когда войдут немцы. Утром глянул в окно — танк со свастикой. Вышел в палисадник — еще несколько. Крышки люков откинуты. Танкисты в черной форме по сторонам оглядываются. Спрыгивать на землю не стали. Между собой поговорили, развернулись и обратно. Официальная версия — ближе тридцати километров немцы с этой стороны к столице не подходили. На 30-километровом рубеже и памятник поставили. Чтобы никаких сомнений. У деревни Матушкино.

А еще сразу после смерти Сталина в квартиру на Пятницкой пришел контролер Мосэнерго. Руки черные в белых разводах. Со времен эвакогоспиталя врезалось: обморожение. «Где это вас, на фронте?» — «Какой фронт! Был зенитчиком. Расчет погрузили с зенитным пулеметом на железнодорожную платформу. Пулемет кое-как закрепили. О солдатах не подумали. Всю дорогу до Куйбышева пришлось руками за мерзлое железо держаться. За правительственным поездом мотались. Но повезло. И врачи хорошие попались — отходили. Товарищу обе кисти ампутировали. Гангрена пошла. Они-то в пульмановских вагонах ехали. Всю дорогу на зеленый свет. Ни остановок. Ни пересменки. Как машинисты выдержали?! Знатно драпали, ничего не скажешь…»

Репродукторы ожили под вечер. Песнями. Опять. Сводка коротенькая: все в порядке, все отступили на заранее подготовленные позиции. То ли переформируются, то ли принимают подкрепление. Мальчишки больше в госпитале не появлялись. Может, повзрослели, может — не осталось. Койки занимали просто солдаты.

3 декабря немцы вышли к поселку Крюково в тридцати километрах от Москвы. 5 декабря-попытались прорваться к Москве. Не прошли через горы трупов. Вывозить оттуда было некого. 7-го и 8-го велись бои за превращенный в кирпичное крошево поселок. И — освободили. Землю, на которой он когда-то стоял. Солдаты-санитары гадали: не поворот ли? За такую-то лихую цену должен же он произойти. Должен…

15 декабря пришел вызов в политуправление армии. Зачем им понадобилась простая санитарка? В неуклюжем высоком здании на набережной Москвы-реки, прямо напротив Кремля, командование противоавиационной обороны Москвы. Майор Сергей Никифорович Ершов: «Закончили Студию художественного слова? Получили диплом? Назначаетесь заместителем начальника фронтовой театральной бригады. Товарищи говорят, справитесь».

Возражения бесполезны: «Там будете нужнее. На второй линии. Легкой жизни не ждите. Это трудно. И нужно. Кстати, вам сколько?» — «Десять дней назад исполнилось шестнадцать». Минутная заминка. «Неважно. Сойдет».

Это было как перепутавшиеся в лесу времена года. Где-то голые деревья. Где-то летнее цветение пышно раскинувшихся кленов. Рядом едва проклюнувшиеся почки забывшей о приближающейся зиме жимолости.

Кубик младшего лейтенанта в петлице и детская поликлиника, где старенький доктор средневековым методом боролся за пораженную газовой гангреной руку: вскрыть очередной побуревший участок кожи, присыпать стрептоцидом, вытерпеть боль. «Голубчик, иных средств избежать ампутации нет».

С детства неудовлетворенное любопытство по поводу сказочного Дома пионеров у Мясницких ворот (Дворца!) — туда водили только на экскурсии. И занятия в его уже запущенном саду с бойцами всевобуча, проводившиеся перед отправкой на фронт. Мальчишка-лейтенант и отмеченные сединой пожилые люди. Но — он уже видел. Они еще не видели. Можно продолжить: он вернулся, а они…

В памяти возникали тела. Своих же. Раздетых донага и разутых. Потому что живым не хватало одежды и тепла… Голые мертвецы.

А порядок даже в окруженном немцами городе не менялся. По-прежнему ночами по улицам кружили «черные вороны», забирая тех, кому не досталось места во фронтовом эшелоне. Правда, за Петровым, соседом по квартире, изуродованным в империалистическую войну певцом, пришли среди бела дня. Он почему-то долго собирался, и в окно было видно, как шел к воротам — «черного ворона» оставили на улице, — держа в руках старенький жестяной чайник. Его комнату со всем имуществом и фортепиано занял «нуждавшийся» сотрудник органов с женой и ребенком. Преимущества имели те, кто непосредственно участвовал в аресте.

После битвы за Москву Художественный институт первым возобновил занятия. Ничего удивительного. «Стоящих» — официальных мастеров соцреализма — из города эвакуировали сразу. «Нестоящих» — весь цвет русской живописи 1920-х годов — в городе осталось много. У них появилась надежда обрести былое положение, а у тех немногих, кто стал студентом, — возможность принять эстафету. Занятия были не просто интересными — захватывающими.

Для младшего лейтенанта Белютина это был настоящий рывок в будущее. (Первые абстрактные композиции, в частности картину «22 июня 1941-го», он написал еще до ухода в ополчение.)

Однажды в промерзшем Петровском пассаже, вблизи опустевшего Большого театра, «левые» решили выставить свою живопись. Павел Кузнецов, Елена Бебутова, Надежда Удальцова, Николай Ульянов, Константин Истомин. За развеску взялись студенты. Младшему лейтенанту трудно было управляться одной здоровой рукой, но сотрудницы музея научили премудрости завязывания узлов.

Когда картины заняли свои места на стенах, в зал пришли мастера и студенты. Зрителей не было.

NB

1941 год.Октябрь. По свидетельству военного коменданта правительственной охраны Большого театра в Москве под театр был заложен трехтонный заряд динамита, который удалось вовремя обезвредить.

29 октября Николая Ивановича Вавилова, редактора газеты «Известия» Юрия Стеклова и директора Института мировой литературы академика Ивана Луппола доставили в Саратовскую тюрьму и поместили в камеру смертников. «Камера была очень узкая, с одной койкой, прикованной к стене, окон не имела. Находилась эта камера в подвальном этаже тюрьмы… Жара, духота… Сидели потные. Одежду свою — холщовый мешок с прорезями для головы и для рук — заключенные называли хитоном. На ногах лапти, плетенные из коры липы. Луппол говорил, что такую одежду носили рабы в Древнем Риме». В этих условиях Вавилов читал своим однокамерникам лекции по биологии, генетике, растениеводству (всего 101 час).

«Договоримся сразу. Повторять не буду. Как и сколько времени готовите концерт — ваше дело. Являться без опозданий. Если кто-то заболеет, должна быть замена. Никого нового. Никаких новых номеров. Командировка на несколько дней. Снабжение — сухим пайком. В частях еще чего-нибудь подбросят. Не без того. И пропуск по Москве на комендантский час. Выезжаете засветло. Машина во дворе. Вот, познакомься с водителем — старшина Володин. Сергей Михалыч. Прошел Хасан, Финскую. В случае чего — сообразит».