Николай Барсамов - Айвазовский в Крыму

Итальянская печать восторженно отзывалась о живописи Айвазовского. Одним из первых ценителей и почитателей его дарования был неаполитанский гражданин Векки, ставший несколько позднее адъютантом народного вождя Гарибальди. Он написал большую статью об Айвазовском, которую перепечатали петербургские и одесские газеты.

Есть основание предполагать, что Айвазовский общался и с Гарибальди, так как после разгрома народного восстания в Италии двоюродный брат Гарибальди переселился в Феодосию и жил здесь до конца жизни. Позднее Айвазовский написал картину, на которой изобразил народного героя в кругу повстанцев на борту корабля. В одном из писем Айвазовский назвал Гарибальди «незабвенным».

Русские художники в Риме приветствовали успехи Айвазовского, о чём имеется ряд сообщений в их письмах и воспоминаниях. Чрезвычайно любопытны несколько строк, посвящённых Айвазовскому в записках Иордана: «Едва приехал в Рим, он (Айвазовский) написал две картины: «Штиль на море» и меньшего размера — «Буря». Потом появилась третья картина — «Морской берег». Эти три картины возбудили всеобщее внимание. Множество художников начали подражать Айвазовскому: до его приезда в Риме не была известна морская живопись, а после него в каждой лавочке красовались виды моря, написанные «a la Айвазовский». Его слава прогремела по всей Европе. Даже самонадеянный Париж восхищался его картинами, одна из которых, изображавшая восход или закат солнца, была написана до того реально, что французы сомневались, «нет ли тут фокуса, нет ли за картиною свечи или лампы»».

Последнее замечание чрезвычайно любопытно. Оно указывает на какие-то новые черты в творчестве Айвазовского. В его картинах, очевидно, была какая-то совершенно необычная для того времени правдивость в изображении солнечного и лунного света. И люди, не искушённые в живописи, подозревали художника в фокусничестве, а знатоки искусства высоко ценили мастерство художника.

Путешествие по Европе, в которое Айвазовский отправился в 1840 году, он завершил в 1844 году в Амстердаме, где ему было присуждено звание академика.

Этот акт приобрёл символическое значение не только потому, что Голландия была родиной маринистической живописи, но также и потому, что Айвазовский всегда считал выдающихся голландских маринистов XVII–XIX вв. Бакхейзена, Бавера, Дубельса, Схотеля своими духовными наставниками.

За четыре года пребывания за границей Айвазовский из талантливого начинающего художника вырос в первоклассного мастера с совершенно определившимся мироощущением. Блестящее дарование, изумлявшее всех, свобода и быстрота, с какой писал художник, поэтичность замыслов, стремление в воплощению самых разнообразных, часто необычных, впечатлений и образов — от лирических лунных ночей до «Хаоса в момент мироздания», — вот что сделало Айвазовского самым популярным художником в Риме сороковых годов, дало ему звание члена Амстердамской академии. «Рим, Неаполь, Венеция, Париж, Лондон, Амстердам удостоили меня самым лестным поощрением и внутренне я не мог не гордиться моими успехами в чужих краях, предвкушая сочувственный приём на родине», — писал художник.

В Петербурге Айвазовский был принят с почётом. Совет академии присвоил ему звание академика. Его назначают художником Главного морского штаба и поручают большой правительственный заказ — изобразить прибалтийские укреплённые города. Зиму 1844/45 года Айвазовский работает над выполнением этого заказа и над рядом других картин, а весной 1845 года уезжает в Феодосию, где начинает строить дом и мастерскую. Это был исключительный по тем временам шаг, когда блестяще начатый путь в искусстве художник меняет на трудовую, казалось бы, скучную жизнь в захолустном провинциальном городке.

Айвазовский не ошибся в своём решении и никогда не жалел о выборе. Он смолоду чувствовал, что его призвание — морская стихия, а главное, основное в его искусстве — изображение Чёрного моря и берегов родного Крыма.

Переселение Айвазовского в Феодосию, конечно, не было обусловлено только стремлением жить на юге. При желании он мог бы ещё значительное время быть в Италии, как жили там С. Щедрин или А. Иванов, мог бы поселиться в более живописных местах Крыма — в Алупке, Ялте, Гурзуфе. Но он избрал свой родной город и прожил в нём всю жизнь.

Это не был узко местный патриотизм; живя в Феодосии, Айвазовский интересовался жизнью всей России и в меру сил стремился умножить её славу и успехи своим искусством.

Айвазовский ощущал суровую скупость природы родного города и хорошо знал, какое впечатление производит она на окружающих. Однажды, приглашая к себе гостя, он писал: «…Очень буду рад, если Вы посетите нашу Феодосию, которая после южного берега производит на всякого грустные впечатления».

Дом Айвазовского в Феодосии строился по проекту самого художника. Фасад его выделяется среди городских построек спокойными членениями, хорошо прорисованными наличниками окон и дверей. Лишь окна первого этажа кажутся странно низкими.

Во втором этаже по фасаду, выходящему к морю, расположены три парадных зала, предназначенных для приёмов. Во двор обращены небольшие жилые комнаты и помещения для гостей. В нижнем этаже расположены столовая, буфетная и ряд других помещений. Они низки, тесны. Но в знойные летние дни в этих полутёмных комнатах намного прохладнее, чем в комнатах верхнего этажа.

Непосредственно к жилым комнатам примыкала мастерская. Это была большая неправильной формы комната с высоким окном, выходившим на пустынный двор.

Все посетители мастерской отмечали простоту обстановки. Такой она выглядит и на старинной фотографии. Мастерская была почти пуста: посредине стоял небольшой мольберт, у мольберта невысокий стул, под окном — простой сосновый столик для красок и кистей. Справа от окна — шкаф для хранения материалов.

Стены мастерской были выкрашены в красный (бураковый) цвет, как это было принято в пятидесятых годах прошлого века. Этот цвет хорошо оттенял голубые, зелёные и серые тона марин Айвазовского. Художник объяснял простоту обстановки своей мастерской тем, что работал он по воображению и не любил, чтобы что-нибудь рассеивало его внимание.

У Айвазовского смолоду сложился свой взгляд на творчество, а отсюда и своя система, свой метод работы. «Живописец, только копирующий природу, — говорил он, — становится её рабом, связанным по рукам и ногам. Человек, не одарённый памятью, сохраняющей впечатления живой природы, может быть отличным копировальщиком, живым фотографическим аппаратом, но истинным художником — никогда. Движения живых стихий неуловимы для кисти: писать молнию, порыв ветра, всплеск волны — немыслимо с натуры.»