Антон Ноймайр - Художники в зеркале медицины

В феврале 1489 года состоялась свадьба Гиана Галеаццо Сфорца (в двадцатилетием возрасте он вступил во владение Миланом, будучи племянником своего опекуна Людовико иль Моро) с Изабеллой из Арагона. Юный принц скончался пятью годами позже, по-видимому, из-за нервного истощения так и не произведя на свет наследника, отчего дедушка Изабеллы — король Ферранте из Неаполя — хотел потребовать обратно огромное приданое. Но Людовик иль Моро решил развеять эти слухи, устроив торжество, и поручил Леонардо подготовить единственный в своем роде «райский» спектакль. 13 января 1490 года в замке Сфорца состоялось событие, которое вошло в историю как «бал планет» и принесло Леонардо огромную славу. Современник описал выдуманные художником иллюзии, изобразившие астрономический мир чудес. Леонардо, занимавшийся уже долгое время астрономией, соорудил гигантскую полусферу, «украшенную изнутри золотом, и разместил в ней большое количество факелов, имитировавших звезды, устроил в ней нишу, которая послужила основанием для семи планет, расположенных в порядке, соответствующем их рангу. За гранью этой полусферы, позади стеклянного диска, озаренного светом факелов, можно было увидеть двенадцать знаков зодиака, являвших собой все великолепие зрелища».

Однако бурно прославляемый современниками «бал планет» был для его создателя отнюдь не важным событием. Об этом празднике в своих манускриптах он ни разу не упомянул ни словом, что несколько удивительно, ибо мы знаем, какую радость он испытывал от подготовки подобного рода торжеств и как вдохновлялся в последующие годы вновь и вновь, когда использовал неограниченную фантазию для того, чтобы придумать очередной трюк или какой-либо неожиданный эффект, приводящий в восторг двор. Но описанное событие коснулось его так же мало, как пагубный ураган чумы, унесший человеческие жизни. Даже сердцем Леонардо мало воспринимал политику дня. Очевидно, когда он вдохновлялся мыслями о науке и технике, его внутренний мир был очень далеко от внешних событий.

После грандиозного «бала планет», спустя несколько месяцев, Леонардо сделал в рабочей тетради следующую запись: «В 1490 году в день святой Марии Магдалены (22 июля) явился мне Джакомо; ему 10 лет». Вероятней всего, встреча с мальчиком, по прозвищу Салаино (значившегося по старинным документам как Джуан Джакомо де Капротти — то же самое, что и Салаино) произошла на улице, когда Леонардо возвращался к себе домой. Из эскиза, сохранившегося в виндзорском архиве, можно заключить, что беспризорный мальчик обладал прекрасным лицом, нежными, утонченными чертами и роскошной шевелюрой. Отсутствие воспитания и безнадзорность сделали из него коварного и закоренелого воришку. В жизнь Леонардо Салаино привнес очень много беспокойства. В рабочей тетради почти целая страница занята записями о расходах на покупку одежды, пищи и, прежде всего, связанных с возмещением ущерба, причиненного различными способами.

В действительности не существовало человека, о котором Леонардо писал бы так много, как о Салаино, прозвище которого делало ему честь во всем (чертенок — образ, заимствованный из эпоса Morgante поэта Луиджи Пульчи). И хотя он знал о пороках мальчика, которому ничего не стоило набедокурить, он продолжал шефствовать над ним и оплачивать причиняемый им ущерб. Для Леонардо Салаино был не столько учеником или подмастерьем, сколько — образом, над которым работал художник. Если мальчик был хорошо одет, то принимал вид возвышенной радости. Когда ученик вел себя неблагопристойно и воровато, то принимал единственное и только ему присущее выражение, которое очаровывало Леонардо. В истории жизни Вазари описывал Салаино как «пленящего красотой и грацией мальчика с роскошными волосами, которого очень любил мастер».

Подавляющее большинство мнений, высказанных биографами по поводу роли Салаино, сводится к тому, что художник воспринимал своего «ученика» не иначе, как отец или покровитель. При этом они апеллировали к некоторым разбросанным, но уместным здесь замечаниям, сделанным самим Леонардо, из которых складывается впечатление, что мастер питал величайший страх перед совершением греха и испытывал отвращение к сексуальным отношениям: «Процесс совокупления и части тела, которые при этом используются, настолько отталкивающие и безобразны… что чувственные наслаждения, гримасы и эмоции совокупляющихся не могут быть связаны с чем-то прекрасным… Нет ничего страшнее, чем плохая репутация». Последнее предложение наталкивает на мысль о Сальтарелли, юноше с улицы, из-за которого Леонардо, проживая во Флоренции, оказался замешанным в дело, рассмотренное судом в апреле 1476 года и описанное ранее. Этот инцидент прямо указывал на то, что Леонардо испытывал к симпатичному малышку огромную привязанность, что и в обществе это, разумеется, кроме его постоянных краж и вранья, не комментировалось; не нашли своего комментария и достоинства тела юноши, облаченного в нарядную одежду из бархата и пестрых лент. Об этих годах можно судить еще и по багажу, упакованному в дорожный чемодан, который дает представление о том, как Леонардо избаловал своего Салаино: «Туника Салаино, зашнурованная на французский лад, серая фламандская туника; накидка герцога Валентино (Чезаре Борджиа, — прим. автора), выполненная на французский лад, принадлежащая теперь Салаино».

На основании имеющихся у нас документов, сегодня трудно объяснить отношение почти сорокалетнего мужчины к десятилетнему мальчику. Однако Леонардо, как пишет Альберто де Маццери, должен был признать властное проявление чувств и притягательные силы любви, иначе он не смог бы поверить в то, что к телесному единению людей побуждает только любопытство. В одном месте он пишет: «Мужчина желал бы видеть то, как женщина поддается напору, который называется распутством», — такое восприятие сексуального единства мужчины и женщины, основанное на чисто рациональном осмыслении положения вещей, характеризовало его отношение к половому акту чисто с животной точки зрения: «Кто не может обуздать сладострастие, тот уподобляется животным». Но только недавно при проведении реставрационных работ с Codex Atlanticus на листе бумаги обнаружена записанная от руки ссылка, недвусмысленно поясняющая гомоэротическое отношение мастера к Салаино.

Поэт Джованни Пауло Ломаццо, известный своими работами по теории искусства, как свидетельствует Серж Брамли, писал в одном из своих рассказов, что «воображаемый Леонардо был защитником гомосексуализма», и при этом упоминал Салаино как пример для тех, «кто затевал игру сзади, которую так сильно любил флорентиец». В связи с этим можно предположить, что миланцы в эпоху Возрождения интересовались этой своеобразной напряженностью, возникшей из-за герцогского ingenarius и человека, смущавшего всех неуместной откровенностью, и питали к нему двойственное отношение. Леонардо, может быть, даже умышленно шокировавший окружающих своими склонностями, собственноручно внес вклад в смятение, появившееся тогда, когда он нарисовал на листке бумаги стоящих близко друг к другу, спина к спине, мужчин (знаменитая так называемая первая оксфордская аллегория), которые произрастали от одного общего туловища, но не могли видеть друг друга. Младший, изображенный с тростью камыша в правой руке и кудрявой головой, откровенно несет в себе черты Салаино. Очертание лица взрослого человека, держащего в левой руке, согласно интерпретации Эмиля Меллера, прут, искажено скорбью и приобрело известность как символ, обозначающий «покупку дорогих удовольствий, наслаждение которыми никак не рассеется».