Владимир Порудоминский - Ярошенко

Лето в Кисловодске стояло дождливое, как то давнее лето на Сиверской. Дожди мешали работать на воздухе. Он задумал писать портрет приемной дочки Наденьки в саду, среди зелени, и всякий день откладывал из-за непогоды.

Но дожди молодили его, веселили, смывали усталость и дурные предчувствия, замыслы манили его, воскрешали в душе молодую уверенность, что все, пожалуй, впереди.

23 июня он отправился в горы. Там застал его сильный дождь. Домой он возвращался быстрым шагом, почти бежал. На другой день сильно болела голова, но он не изменил обычного распорядка дня — работал, гулял, ужинал за общим столом и за ужином много шутил, то и дело пережидая смех, который вызывали его остроты, чтобы во вновь наступавшей тишине был слышен его шепот, после ужина до полуночи он читал английскую книгу.

25 июня он встал рано; тихо, чтобы не разбудить Марию Павловну, прошел в мастерскую.

Попросил сварить ему чашку черного кофе покрепче и отнести к портному разутюжить костюм, промокший во время прогулки под дождем.

Поставил на мольберт небольшой этюд для будущей картины: горнорабочие в шахте, под землей, освещенные плотным желтым светом рудничных ламп. Два других этюда поставил на пол, прислонив к ножкам мольберта. Сам устроился напротив, в кресле…

Из письма племянницы к Толстым: «Восемь лет лечили его от чахотки, и никто не обратил внимания на сердце…»

Мария Павловна Ярошенко — Остроухову, 15 августа 1898 года:

«А как ему хотелось жить! Сколько у него было планов на будущее время! Очень он был бодр, весел…»

Остроухов — Марии Павловне Ярошенко, 4 ноября 1898 года:

«Я утешался (смирялся) воспоминанием духовного образа дорогого Николая Александровича: я вспоминал, как он ясно и прямо смотрел на вещи, на судьбу, на неизбежность конца, я вспоминал, как он ставил себя всегда выше личного своего горя, выше своей личной боли; я вспоминал его гордое презрение, его насмешку над личным своим несчастьем или страданием. И крепкий духом и волей человек вставал и говорил точно, вот как надо относиться к неизбежному».

Последние недели перед Октябрьской революцией Владимир Ильич Ленин жил нелегально на квартире М. В. Фофановой.

«У меня на письменном столе лежала открытка с репродукцией картины художника Ярошенко „Всюду жизнь“… — рассказывает М. В. Фофанова. — Владимир Ильич увидел открытку и говорит:

— Вот замечательный художник!

А кто такой Ярошенко, я по-настоящему не знала. Он мне рассказал его биографию.

— Подумайте, это кадровый военный человек, и представьте себе, какой он прекрасный психолог действительной жизни, какие у него чудесные вещи!

Я вытаскиваю из своего письменного стола еще одну открытку с репродукцией картины Ярошенко „Заключенный“. Владимир Ильич говорит:

— Прекрасно! Когда будем хозяйничать, чтобы не забыть. Такому человеку надо отдать дань».

Ленин заглядывал далеко вперед: накануне Октября, разрабатывая тактику восстания, он реально планировал, как будет хозяйничать победившая Советская власть. Важнейшие мысли и заботы о будущем страны не помешали Ленину отметить для себя, что после победы революции нужно отдать дань художнику Ярошенко.

Немногие слова Владимира Ильича о Ярошенко, пересказанные М. В. Фофановой, обнаруживают знакомство Ленина с биографией и творчеством художника, подчеркивают принципиальную важность того факта, что кадровый военный по воспитанию выступил в искусстве как представитель революционно-демократической интеллигенции, содержат краткое определение искусства Ярошенко — «прекрасный психолог действительной жизни», свидетельствуют об эмоциональном восприятии Лениным его картин — «замечательный художник», «чудесные вещи», «прекрасно». Многое из запечатленного Ярошенко в его картинах Владимир Ильич пережил лично (тюрьма, ссылка); юность его прошла в среде молодежи восьмидесятых годов — студентов, курсисток, подобных тем, которые были героями Ярошенко; книги писателей, портреты которых создал художник, Ленин часто перечитывал и глубоко уважал.

…8 декабря 1918 года, когда вокруг еще гремели бои гражданской войны, в Кисловодске был устроен народный праздник «в память художника-гражданина Н. А. Ярошенко». В выпущенной к празднику афише говорилось, что Ярошенко «изображал по преимуществу жизнь русского пролетариата и передовой учащейся молодежи, выделявшей из своей среды могучих борцов за свободу».

Художник Нестеров, обращавшийся в ту пору к Н. К. Крупской с просьбой помочь в восстановлении разрушенной белыми усадьбы Ярошенко, свидетельствует, что праздник был проведен по распоряжению Ленина.

«Из его картин наиболее известны по открыткам „Всюду жизнь“ и „Заключенный“, — говорилось в афише. — Первая картина переносит нас к вагону поезда, отвозящего арестантов в Сибирь, а вторая — в подземный каземат, где томится узник — борец за свободу, один из тех, которые „жертвою пали в борьбе роковой любви беззаветной к народу“».

На могиле Ярошенко произносили речи, духовой оркестр исполнял революционные марши.

В тот день улицу, на которой жил художник, назвали его именем. Сотни людей с красными знаменами прошли по этой улице к дому Николая Александровича Ярошенко.

…Белый дом стоит высоко над парком. Когда смотришь с расписанного в помпейском стиле балкона вдаль, видны горы — Сосновая и Крестовая. Если подойти к обрыву, перед глазами открывается парк, среди зелени и желтизны древесных крон серебрятся сединой голубые ели. Почти бесшумно бежит внизу неширокая речка Ольховка. Но когда в горах выпадают дожди, мирная речка преображается: со страшным ревом мчит она вспененную массу воды, сокрушая все на своем пути, ломая деревья, сдвигая с места огромные, казалось, навеки разложенные по земле природой серые глыбы камней…