Уильям Моррис - Искусство и жизнь

Остаюсь, сэр, покорно ваш Уильям Моррис, по поручению Комитета общества защиты старинных зданий.

...Что касается поэмы {24} , то, полагаю, дело в известном моем настроении: ничто не может захватить меня целиком. Это, несомненно, моя вина, поскольку поэма кажется мне весьма милой. Но, признаться, черт меня побери, и вам это хорошо известно, мне никогда не нравились по-настоящему произведения Суинберна. Мне всегда казалось, что в основе своей они порождены литературой, а не самой природой. Утверждая это, я никак не могу обвинить себя в каких-либо чувствах зависти, и, надеюсь, вы тоже далеки от этого. Я верю, что любовь Суинберна к литературе искренняя и совершенная, и приятно слушать, как он говорит об этом, а говорит он об этом превосходно. Он преисполнен любви к литературе. Было время, когда поэзия, порождаемая глубокой образованностью и любовью к литературе, если не блистала, то, во всяком случае, занимала достойное и прочное место. Но в наши дни все искусства, и особенно поэзия, оказались под преобладающим влиянием громадной массы материальных богатств, розданных цивилизацией. И с каждым днем она торопливо создает их все больше и больше — богатства, которые этот мир не может употребить ни для каких разумных целей. В итоге различия между искусством, то есть божественной природой человека, и простой его животной природой настолько важны, а обстановка жизни столь сурова и примитивна, что очаровать людей может только что-то глубоко укоренившееся в реальной жизни и не утратившее своей непосредственности. Живо воспринимается лишь то, что исходит из души глубоко чувствующего человека благодаря его внутренней силе и видению.

Во всем этом я могу решительно ошибаться, и вина невосприятия может лежать на мне самом. Я только выражаю свое мнение, но не защищаю его, и тем менее защищаю я свою собственную поэзию...

Кельмскотт Хауз

1 июля 1883

Дорогой Морис!

Я сел за стол, чтобы написать вам обещанное письмо, но с самого начала вижу, что это довольно трудное дело и мне нужно определить мою позицию несколько более четко, чем я сделал это в своем последнем письме. Мне кажется, что с самого начала мы расходимся в следующем: вы полагаете, что нынешнее устройство общества страдает от определенных недостатков, что определенные пороки возникают в результате ошибок, в которых продолжают упорствовать, и с ними в конечном счете становится очень трудно совладеть. Однако вы думаете, что эти недостатки и ошибки можно устранить, и, когда они будут устранены, останется общество, которое будет поддерживать свое существование, уделяя тщательное внимание своим обязанностям по созданию нормальной жизни для всех граждан. Признаюсь, я иду намного дальше этого. Правда, я не могу оставаться в стороне и махнуть рукой на необходимость устранить очевидные аномалии или смягчить в меру моих возможностей дурное влияние каких-либо глубоко укоренившихся пороков, которые бросаются в глаза нам обоим, но делаю я это без особой надежды, ибо убежден, что сама основа общества с его резким контрастом между богатыми и бедными неизлечимо порочна. В известной мере меня может утешать мысль, что изменения, которые, по моему мнению, должны наступить прежде, чем общество будет исправлено в своей основе, должны быть постепенными — или, я бы сказал, меня должно это утешать, но я не вижу, чтобы люди, которые направляют политическое развитие, хоть как-то намеревались осуществить реальные перемены в социальном базисе. Вечное существование нынешней политической системы с ее принципом предложения и спроса представляется одним из условий необходимого и вечного порядка вещей. А ведь система, состоявшая из свободных граждан и рабов, в условиях которой существовали древние цивилизации, несомненно некогда казавшиеся также необходимыми и вечными, должна была после длительного периода насилия и разброда уступить место феодальной системе господина и крепостного, которая в свою очередь, хотя некогда тоже считалась необходимой и вечной, была заменена нынешней системой договора между богачами и неимущими. Разумеется, я не намерен обижать вас предположением, будто вы настаиваете на изолированности каждой из этих систем, но мне совершенно ясно, что так думает каждый обычный сегодняшний радикал, и это я собираюсь оспаривать.

Разумеется, я не верю, что мир может быть спасен какой-либо системой, — я всего лишь настаиваю на праве бороться с общественными системами, которые переживают внутреннее разложение и никуда не ведут. Именно так, по моим понятиям, обстоит дело с нынешней системой капитала и труда. Как я говорил в моих лекциях, я лично пришел к выводу, что искусство оказалось сковано обществом, и если эта система будет по-прежнему существовать, то цивилизация вообще утратит искусство. Это, в моих глазах, выносит приговор всей системе в целом, и, полагаю, именно это обстоятельство привлекло мое внимание ко всей этой теме. Кроме того, внимательно приглядываясь к общественным и политическим проблемам, я придерживаюсь лишь одного правила: когда думаю об условиях жизни любого человека, я спрашиваю самого себя: «А сам ты вынес бы это? Что бы ты чувствовал, если бы оказался беден в условиях страны, в которой живешь?» Мне всегда становилось не по себе, когда приходилось задавать этот вопрос, а в последние годы я должен был спрашивать себя об этом так часто, что этот вопрос вообще редко выходил из моей головы. И ответ на этот вопрос все больше и больше заставлял меня стыдиться моего собственного положения, все больше и больше заставлял меня осознавать, что, не родись я богатым или состоятельным человеком, я бы оказался в невыносимом положении и выступал бы просто как бунтарь против той системы, которая казалась бы мне воплощением несправедливости и грабежа. Ничто не может поколебать меня в этом убеждении, которое, говоря откровенно, и есть мой символ веры. Контраст в жизни богатых и бедных невыносим настолько, что он невыносим более ни для богатых, ни для бедных. Я прихожу, далее, к мысли, что, ощущая это, я обязан стремиться к разрушению системы, которая представляется мне простым нагромождением препятствий. Такая система, по моим понятиям, может быть уничтожена только в результате общего возмущения объединенного большинства людей. Отдельные действия немногих людей среднего и высшего классов кажутся мне, как я сказал уже выше, совершенно бесполезными в борьбе с этой системой. Иными словами, борьба классов, порожденных этой системой, служит естественным и необходимым орудием ее разрушения. Поэтому цель моя — распространение возмущения среди всех классов, и я считаю себя обязанным присоединиться к любой организации, которая, по моему разумению, действительно стремится на самом деле воплотить в жизнь эту цель. Поступая так, я не слишком беспокоюсь о том, какие люди будут стоять во главе такой организации, и всегда придерживаюсь той мысли, что они искренни в своей приверженности определенным принципам. Мне всегда казалось, что культ руководителей служил в последнее время признаком безжизненности обычного радикализма, и это мнение было заново подтверждено событиями последнего года в Ирландии и Египте (особенно в последнем, где «либеральные лидеры» «завели» партию на путь прямого джингоизма) {26} .