Уильям Моррис - Искусство и жизнь

Поэтому, повторяю, развитие цивилизации требует, чтобы люди задумались о средствах, с помощью которых можно ограничить количество унизительного труда, а в конце концов и вовсе его уничтожить.

Я не имею в виду при этом труд тяжелый или физический. Я не очень жалею людей за трудности, которые выпадают на их долю случайно, то есть не являются непременным уделом какого-то класса или следствием каких-то обстоятельств. Я далек также от мысли (иначе я был бы безумцем или фантазером), что мир мог бы даже в будущем существовать без физического труда, но я достаточно насмотрелся всяких работ и уверен: такой труд вовсе не ведет к духовной деградации. Пахать землю, тянуть рыболовные сети, пасти стадо — этот и подобный ему физический труд достаточно хорош даже для лучших из нас, если при этом обеспечивается досуг, свобода и необходимый заработок. Что же касается каменщика, каменотеса и прочих ремесленников, то они могли бы стать художниками, выполняющими не только необходимую, но и красивую, а потому и отрадную работу, если бы искусство было тем, чем должно быть. Нет, не с таким трудом надлежит нам покончить, но с работой, которая производит тысячу и один никому не нужный предмет только ради того, чтобы им, как ставкой, пользовались в бесчестной игре купли и продажи — игре, которую лицемерно называют коммерцией, о чем я уже говорил и раньше. Сердцем, а не просто рассудком я сознаю, что такой труд вопиет, чтобы с ним покончили. Но, кроме того, нужно изменить и упорядочить труд, производящий вещи сами по себе хорошие и необходимые, но используемые просто как ставки в упомянутой коммерческой войне. Такую перемену невозможно совершить без помощи искусств, и если бы только к нам возвратился разум, то мы смогли бы понять, что труд необходимо сделать радостным для всех людей, а не для немногих, как теперь, — необходимо, повторяю, иначе недовольство, смута и отчаяние захватят все общество. Если бы мы взглянули на все открытыми глазами и решились бы пожертвовать кое-какими мнимыми благами, какими владеем не по праву (что вселяет в нас тревогу), то тогда я и впрямь поверил бы, что мы посеем семена такого счастья, какого мир еще не знал, семена довольства и спокойствия— и они-то сделают мир таким, каким он должен быть.

И вместе с этими семенами будет посеяно и семя подлинного искусства, выражающего радость человеческого труда, — искусства, творимого народом и для народа как радость и для творца и для потребителя искусства.

Это — единственно подлинное искусство, единственное, которое будет способствовать развитию мира, а не служить препятствием на его пути. И я не сомневаюсь, что вы все или хотя бы те из вас, кого влечет искусство, в глубине сердца чувствуете истинность моих слов. Верю, что вы согласитесь со мною в этом, хотя, может быть, кое о чем из того, что я говорил, вы думаете по-иному. Во мне крепнет убеждение, что ради развития именно такого искусства мы здесь и встретились, равно как и ради тех необходимых познаний, которые мы решили как можно шире распространять.

Итак, я высказал свои соображения о том, какие надежды можно возлагать на будущее искусства и чего нужно опасаться. И если вы спросите, какого практического результата я жду, поделившись с вами моими мыслями, то должен признаться, что даже если бы мы все придерживались одинакового и с моей точки зрения верного взгляда на этот предмет, то и тогда, думаю, перед нами возникло бы множество дел и масса препятствий, и все равно понадобилась бы вся мудрость, проницательность и энергия лучших из нас, и даже в этом случае мы вынуждены были бы подчас брести по избранному пути почти вслепую. И сегодня, когда идеи, которые мы считаем правильными и которые спустя некоторое время встретят общее признание, должны упорно пробиваться в жизнь, чтобы на них хотя бы обратили внимание, мы все еще не можем отчетливо увидеть перед собой свой путь. Вы, наверно, сочтете банальной мою уверенность, что общее образование, которое учит людей думать, со временем научит их верно судить об искусстве. Пусть моя мысль банальна, но я в это верю, и это меня поддерживает, когда я вспоминаю, как заметен в наш век переход от старого к новому и какую странную смесь, от которой мы однажды избавимся, наше невежество или полуневежество норовят состряпать из изжеванной ерунды старого и сырой чепухи нового, — то и другое лежит у нас под рукой.

Но если вы все еще ждете от меня чего-либо, что могло бы сойти за практический совет, то я счел бы свою задачу трудной. Я боюсь обидеть кого-нибудь из вас, — ведь здесь начинается скорее сфера этики, нежели искусства в обычном его понимании.

Но ведь, на мой взгляд, невозможно оторвать искусство от этики, политики и религии. Согласно великим принципам истина едина, и только в формальных трактатах она может предстать расщепленной. Кроме того, должен напомнить, что моими устами — пусть слабо и несвязно — высказываются мысли многих людей, лучших, чем я. Но ведь даже если общее положение дела и обнадеживает, мы все еще, как уже сказано, будем нуждаться в этих лучших людях, которые могли бы вести нас по верной дороге. Но даже теперь, когда мы еще так далеки от успеха, самые малые из нас безусловно могут внести в наше дело скромную лепту, прожить небесполезную жизнь и достойно умереть.

Итак, заявляю, что верю в силу двух добродетелей, необходимых в современной жизни, если ей когда-либо суждено стать счастливой. Они абсолютно необходимы, когда сеются семена искусства, создаваемого народом и для народа на радость его творца и потребителя. Добродетели эти — честность и простота. Чтобы мои слова были понятнее, я назову порок, противоположный второй добродетели, — а именно роскошь. Под честностью я разумею беспокойное и страстное стремление воздать должное каждому, решимость отказаться от всего, что приносит ущерб любому человеку. Однако честность, насколько я знаю по опыту, далеко не всеобщая добродетель.

Поэтому важно заметить, как одна добродетель прокладывает дорогу другой. Ибо если наши потребности невелики, то вряд ли они принудят нас к совершению несправедливости. А если мы утвердимся в намерении каждому воздавать должное, то как же тогда чувство собственного достоинства разрешит нам воздавать слишком многое самим себе?

И в искусстве и в подготовке к занятию им, без которой не может быть достойного искусства, новая жизнь начинается вместе с приобретением этих добродетелей. Они помогут нам возвысить те классы общества, которые до сих пор были унижены. Ибо если вы богаты, то простота вашей жизни приведет к сглаживанию ужасного различия между расточительностью и нуждой, которое кошмаром нависло над цивилизованными странами. Она подаст пример достойной жизни и тем классам, возвышения которых вы намерены добиться. Ведь они, по существу, очень похожи на богачей тем, что предаются зависти и желанию подражать праздности и расточительности, которые порождает богатство.