Лев Вагнер - Айвазовский

Пароход долго огибал песчаную отмель, пока подошел к небольшой пристани. Когда с парохода бросили сходни, Айвазовский обратил внимание, что среди немногих пассажиров на палубу третьего класса поднимаются три дряхлых старика в темных вылинявших рясах с островерхими скуфейками на головах. Они робко шли по сходням, путаясь слабыми ногами в своих длинных одеждах, опираясь на посохи; за согнутыми спинами висели ветхие котомки.

— Это, наверное, старцы из какого-то скита… — заметил Айвазовский. — Может, впервые едут на пароходе. Вот у них тишина в лесных скитах…

— Мне бы хотелось побывать в таком месте… — Анна Никитична выжидательно посмотрела на мужа. — И от этой пьяной компании мы избавились бы, и там в тишине вы могли бы писать… А потом опять сядем на пароход…

— Прекрасная идея! — Айвазовский поцеловал руку жены. — Но тогда нам нужно познакомиться с этими старцами и узнать, где они сходят.

Старцы сходили через час на маленькой пристани. Они возвращались в свой монастырь из соседнего скита. Айвазовский велел снять с парохода свой багаж и погрузить его на допотопную колымагу, нанятую на пристани. В ней поместились он с женой и старцы. Вознице пришлось примоститься сбоку.

— Сам бог вас нам послал… — прошелестел сухими губами один из старцев. — До нашей обители верст пятнадцать, и все в гору… Мы бы и за два дня не добрались…

Обитель была затеряна в лесной глуши. Сразу за обочинами лесной дороги начинались чащи с их таинственным прохладным молчанием. На перекрестках дорог стояли почерневшие от непогоды кресты или висели на столбах иконы, с которых сурово глядели узкие темные лики. Вскоре донесся дребезжащий звон колокола. Суровый, заваленный буреломом лес окружал со всех сторон маленький монастырь. Древняя, рубленная из сосны церковь с одной главкой и такие же древние кельи были огорожены высоким деревянным тыном. Двор порос некошеной травой. От келий к церкви и колодцу в траве были протоптаны тропинки. Из открытых дверей церкви доносилось пение старческих голосов, пахло ладаном. Когда Айвазовский с женой вошли туда, схимники в черных рясах с нашитыми на них белыми крестами и черепами не шелохнулись: шла истовая, долгая монастырская служба. Горело всего несколько свечей, обитель была бедна. В дрожащем полумраке казалось, что шевелятся древние святители…

В скиту в это время не было богомольцев. Айвазовским отвели весь домик для приезжающих. Обед им приносили из монастырской кухни. Еда в монастыре была скудная: черный хлеб, грибная похлебка, овощи; только по скоромным дням — рыба. Правда, настоятель велел подавать гостям к чаю монастырский в сотах мед. Каждый день после обеда кто-нибудь из старцев выходил за ограду скита и кормил остатками трапезы лесных птиц, белок, зайцев, которые безбоязненно подходили к человеку. Скоро птицы и зверьки перестали бояться Ивана Константиновича и Анну Никитичну и стали брать корм и у них из рук.

В этой тихой лесной обители под гул высоких сосен хорошо работалось Ивану Константиновичу. Монастырь стоял на вершине поросшей лесом горы, и оттуда была видна лента реки среди береговых далей, с ее откосами, отмелями, островками и заводями, с зелеными пятнами заливных лугов. А над этими просторами светилось небо, дышащее летней истомой, и в нем плыли клочья легких облаков. Иногда эти облака сгущались в тучи, и тогда над Волгой повисали косые полосы короткого летнего дождя.

Неделю прожили Иван Константинович и Анна Никитична среди лесного безмолвия Жигулей. И долго после разлуки с этими местами и их обитателями они вспоминали дни, до краев наполненные светом и тишиной. В память тех дней художник написал картину «Волга у Жигулевских гор». Словно береговая стража, стоят у Волги в дымке летнего дня величавые Жигули. Могучая река царственно течет меж крутых берегов. Спокойна ее гладь, как спокойно и ясное небо, отразившееся в волжской воде.

В ту петербургскую зиму Иван Константинович чаще обычного проводил вечера у Дмитрия Васильевича Григоровича. И сегодня там собрался узкий круг друзей. Айвазовский принес две небольшие голубые марины и подарил одну хозяину дома, другую — Майкову. Обласканное солнцем, голубело море у берегов Ялты, трепетали вдали серебристые паруса рыбачьих лодок.

— Задарили вы нас, Иван Константинович, — растрогался Григорович.

— Я попытаюсь сегодня отдарить стихами Ивана Константиновича, хотя знаю, что стихи мои лишь слабый лепет рядом с могучим голосом его кисти, — отозвался Майков.

— Стихи! Просим стихи!.. — захлопал в ладоши Данилевский. Майков поднялся, обратился к Айвазовскому:

Айвазовский обнял Майкова.

Через некоторое время Иван Константиновичзаметил, что Григорович поглядывает на часы.

— Вы кого-нибудь ждете? — осведомился он.

— Да, должен быть Достоевский. Обещался читать новые главы из «Братьев Карамазовых».

— Как? Разве роман не кончен? Не вы ли, Дмитрий Васильевич, говорили мне, что Федор Михайлович в ноябре полностью завершил роман… — удивился Данилевский.

— Это верно только наполовину, Григорий Петрович, — возразил Григорович. — Ведь роман задуман как дилогия. Первую ее часть Федор Михайлович действительно завершил в конце осени. А теперь он приступил ко второй. Первые главы обещал читать сегодня… Только плохо сейчас то, что Федор Михайлович эмфиземой измучен. Анна Григорьевна говорила мне, что и после окончания первой части дилогии отдыха себе не дал. Сразу же приступил ко второй. Он считает ее более важной, чем первую. Главным героем будет Алеша Карамазов, который из инока становится революционером… Кажется, звонок, господа… Верно, Федор Михайлович…

Достоевский поразил Айвазовского своим болезненным видом. Серые тени лежали на сильно постаревшем лице. Дыхание было трудное…

— Видел, видел третьего дня вашу выставку, дорогой Иван Константинович!.. — Достоевский обнял Айвазовского. — Нынче я днем никуда не выхожу, работаю, а вот Аполлон Николаевич все-таки вытащил меня поглядеть на ваши новые картины. Спасибо ему за это…