Платон Белецкий - Одержимый рисунком

Хокусай вздохнул облегченно: пустяки. Самое большее — штраф. Предполагал, дело похуже.

В округе Тоса крестьяне должны сдавать откупщику бумагу, которую делают. Конечно, стремятся утаить что-то, сбывают на стороне по дешевке. Взыскивают, если поймают, и с покупателя, но не так строго. А он, кстати, не виноват даже. Хотел сказать, но ждет, пока спросят. «Смотрящий» неожиданно скомандовал:

— Осветите ему лицо… Так, так. Теперь убирайтесь. Допрошу сам. Все убирайтесь. Записывать не нужно. Руки развяжите.

Молодой прокурор и прочие удалились, растерянно кланяясь.

Важный жандарм весело улыбался художнику:

— Не узнаете? А еще рисовальщик! Я Тёдзиро. Виделись с вами в Йосивара, когда — хе-хе! — были чуть помоложе… Память-то у меня лучше вашей. Впрочем, запоминать — моя профессия. К тому же по вашей милости натерпелся сраму. Мне невдомек было, что за мерзости изволили нарисовать на моей бедной спине! Ах, ха-ха, хе-хе… Годы молодые — смеху-то было! Вспомнили, наконец?

Хокусай. Фудзи, видимая из провинции Хитати. Из серии «36 видов горы Фудзи».

Хокусай. Вид Фудзи из Идзава. Из серии «36 видов горы Фудзи».

Хокусай не обрадовался встрече. О вечеринке в Йосивара и раньше не любил вспоминать. Проще было бы отвечать молодому начальнику. Тедзиро был ему отвратителен. Сдерживаться приходилось ради учеников. Ждут, бедняги, своей участи, ни живы ни мертвы. Впервые в такой переделке…

Пришлось разговаривать. «Смотрящий» не спрашивал о покупке бумаги. Болтал о том о сем, рассматривал и восхвалял наброски. Расставаясь, сказал:

— Надеюсь, что не откажете подарить мне на память ваши несравненные рисунки?

— Все? Зачем они вам? Это путевые заметки, не стоят внимания, — удивился художник.

— Стоят, еще как стоят. Япония как она есть — вся тут. Такие вещи нужно беречь. Мы хорошо сохраним их. А то, знаете, пойдет это по рукам, попадет к какому-нибудь Сиба Кокану, от него — за море… Там поймут превратно. Зачем рассказывать лишнее нашим недругам?

Хокусай поклонился принужденно: спорить было опасно и бесполезно.

Хокусай. Подъем на Фудзи. Из серии «36 видов горы Фудзи».

Художник ушел, а Тёдзиро все перебирал его рисунки.

— Путевые заметки, — бормотал он. — Может быть, в самом деле только заметки… Но они наводят на размышления… Вот крестьяне — они работают, сгибая спины. А вот люди благородные — они отдыхают, наелись и перепились вином… Путевые зарисовки! На первый взгляд все совершенно беспристрастно. Почему же, однако, это может служить иллюстрацией к злонамеренным сочинениям Андо Сёки, умершего, слава Будде, пятьдесят лет назад? Андо Сёки мечтал о том, чтобы освободить тех, «кто сеет и пашет», от «паразитов, поедающих произведенное чужими руками и именуемых благородными». Он говорил, что нужно отдать землю тем, кто ее обрабатывает… Это все возмутительные слова, а рисунки, будь им неладно, наводят на те же мысли… А впрочем, ни к чему не придерешься. Художник и вправду ничего не выдумал… — Тёдзиро решительным жестом вбросил рисунки в папку. — Если мне приходят в голову такие мысли, тем более они могут возникнуть у людей неблагонамеренных, — решил он.

А потом, положив руку на папку с отобранными рисунками, долго и мучительно размышлял. И не о том, что делать с художником, наказывать его или нет, а о том, на что он сам растратил свои силы и большую часть жизни, о своем ремесле, которым был одержим.

Ученики, радуясь избавлению от беды, которая казалась неминуемой, расспрашивали наперебой. Хокусай объяснил вкратце, не касаясь своей неожиданной встречи. То, в чем подозревали, не подтвердилось. Потому отпустили.

Хоккэй, узнав суть обвинения, заволновался, уговаривал не ночевать в Судзукава.

— Ну ее. Пошли дальше, сейчас все равно не заснуть, — согласился Хокусай.

Улучив минутку, Хоккэй шепнул ему:

— Учитель, ради богов милосердных, простите, я скрыл от вас, что купил утаенную бумагу. Вчетверо дешевле…

Хокусай покачал головой, погрозил с шуточным гневом: смотри, мол, не шали дальше! Потом засмеялся.

Идут по дороге Токайдо. Легко на душе. Какое счастье — свобода! При них ни лошади, ни багажа, ни денег. Все отнято стражей во время ареста, рисунки забрал Тёдзиро. Ночь. Дороги почти не видно. Похолодало. Есть хочется.

Хокусай. Вид Фудзи с моста Нихомбаси в Эдо. Из серии «36 видов горы Фудзи».

Наконец — огни, голоса: оживленно и весело у переправы через речку. Бесплатно не переправят, да и не нужно, до Киото далеко; кое-как переспят и вернутся в Эдо.

Примостились у костра, где уже собралась большая компания. Странствующий монах, пощипывая струны сямисэна, сказывал о подвигах и злоключениях древнего богатыря Киёмори. Все знали эту историю, но слушали с увлечением.

Хокусай. Борцы. Иллюстрация к книге «Эхон сакигакэ».

Хокусай. Битва. Иллюстрация к книге «Эхон сакигакэ:

Когда-то давно, в XII веке, говорят ученые люди, за власть над Японией боролись два могущественных рода — Тайра и Минамото. Киёмори — последний и самый славный властелин из рода Тайра. Не было сильней его. «…Творил он дела беззаконные: ведь всю страну от моря и до моря сжимал он в своей ладони…» — нараспев говорил бродяга, а слушатели думали о нынешних временах то же самое. Но близится смертный час Киёмори. Все предвещает это: видит сны зловещие, рыщут оборотни вокруг его жилища. Кажется тирану, будто в его саду черепов видимо-невидимо. Перекатываются, громоздятся страшной горой. «Тысяча живых глаз появилась, и все не моргая уставились на него…» Не испугался Киёмори. Тогда еще страшнее: «В хвосте любимой лошади Киёмори, той лошади, которую он с утра до вечера ласкал и лелеял, мыши ночью как-то свили себе гнездо и вывели мышат…» К чему бы это? «Призвали тогда гадателей, и те нагадали, что это предвещает тяжкие заботы…» Вздохнул и замолк сказитель.

Какой-то крестьянин промолвил задумчиво:

— Вот и сейчас бывают знамения, а кто разгадает их… Выловил, говорят, рыбак огромную рыбу тай. Взял нож, хотел чистить, вдруг рыба как прыгнет: нож выбила — ив море бегом…