Платон Белецкий - Одержимый рисунком

Хокусай. Сосны на горе Отокояма.

Был вечер. Приближалась седьмая ночь седьмого месяца. «Танабата» — «ночь влюбленных звезд».

Хокусай ничего не сказал по поводу гибели Хэйхатиро. Молчал, чувствуя, что молчание затянулось. Взволнованно оглядывался по сторонам. Тут только заметил в комнате ветки бамбука. На них были навешаны фрукты — груши и сливы, — печенье, звездочки, вырезанные из бумаги. О-Сэн во всем соблюдала традицию. Это принято делать в праздник «танабата».

Неожиданно распрощался. Обещал скоро прийти. Юноша смущенно отошел в сторону, а у стариков были на глазах слезы: знали, что свиделись в последний раз.

Оэй ожидала отца за воротами. Обрадовалась, что дождалась. Грустное лицо просияло. Некоторое время шли молча. Потом Хокусай оживился. Ничего не сказал о трагедии в Осака. На улице о таких вещах не говорят, тем более с женщинами. Рассказывал о том, как в детстве познакомился с О-Сэн, как разыскивал Харунобу, а познакомился с Сиба Коканом. Вдруг ни с того ни с сего заметил:

— И самое забавное, что я побывал у О-Сэн в седьмой день седьмого месяца. Как это я мог забыть, что сегодня — «танабата»…

— А я, — отвечала Оэй, — прекрасно об этом знала. С начала года ты все твердишь об этом празднике…

Она сказала неправду, но неумышленно: сама думала постоянно о «танабата», а сегодня особенно.

«Танабата» — «ночь влюбленных звезд». С детства знала легенду этого праздника. Его звали Кэнгю. Ее — Сёкудзё. Он пас небесные стада, она была небесной ткачихой. Влюбились и позабыли о работе. Их разлучили. Поселили на разных берегах небесной реки. Видеться разрешили раз в году, в седьмую ночь седьмого месяца. Моста через реку нет. Небесная сорока сочувствует любящим. Перекинет крылья через реку, по ним переходят они раз в году на свидание. Если ночь дождлива и холодна, сорока помочь не в силах. Приходится ждать еще год.

Посмотрела Оэй на небо — все в тучах. Вздрогнула от холодного ветра. Опустила голову. Пожалела небесных влюбленных. А может быть, себя и Нанхаку Томэй, своего мужа. При жизни Томэя была к нему невнимательна. Больше думала об отце. Сама рисовала. А год назад, когда она странствовала с отцом, умер Томэй. Между тем Хокусай продолжал говорить. Задумавшись, Оэй перестала улавливать ход его мысли. Заключая какие-то свои рассуждения, Хокусай сказал:

— Выходит, О-Сэн сделала больше меня. Воспитала сына, который произнесет то слово, которое мы про себя шептали. И будет время, когда над нашей Японией забрезжит заря. Недаром зовут нашу родину Страна Восходящего Солнца!

«А я что сделал, кого оставлю после себя? — думал старик. — Я просто рисовал, что видел. Конечно, я не достиг еще того, о чем мечтаю. И все же моя Фудзияма пребудет вечно. Нет и не будет японца, который ее не полюбит, как я. Но сотни видов Фудзи не хватило, чтобы выразить мою, нашу общую любовь. Я устал».

— Кто закончит мою поэму о Фудзи?

Последние слова Хокусай произнес вслух.

— Мне кажется, — ответила Оэй, — то, что ты делаешь, нельзя закончить. Это самое будут делать и тоже не кончат многие другие. И все-таки людей Японии, ее дороги, ее гору каждый будет видеть. И всегда твоими глазами. Ты говорил мне, что знал хорошо знаменитую О-Сэн. Вот и сейчас с ней увиделся. Но знаешь, почему ты не рисовал ее никогда?

Хокусай вскинул голову:

— Действительно, почему я не рисовал ее? Представь, не могу объяснить…

— Потому, что ее раньше тебя рисовал Харунобу, потом Утамаро и многие другие. Тебе ничего не осталось добавить.

Хокусай. Фудзи в праздник Танабата. Из серии «Сто видов горы Фудзи».

Хокусай. Фудзн осенью. Из серии «Сто видов горы Фудзи».

Хокусай покачал головой, выражая недоумение. Потом сказал:

_ Нет. Тут другое — я только сегодня начал ее понимать. — И живо добавил: —А это правда, что появились люди, которые смотрят моими глазами. Вот кто припомнился мне: Хиросигэ. Никогда у меня не учился, вышел из школы Утагава, которую я терпеть не могу, а делает то самое, что я собирался сделать.

— Этот Хиросигэ, так же как мы с тобой, исходил много раз и Токай-до, и другие дороги Японии. Сотни раз любовался Фудзиямой. Может быть, просто-напросто он видит и любит то же, что ты?

— Не знаю. Во всяком случае, Хиросигэ великий мастер. И больше на меня похож, чем даже Хоккэй, с которым столько лет были вместе. Но слушай, почему ты не говоришь, что продолжишь мою работу?

Оэй ответила серьезно и даже строго:

— Я всегда была при тебе. Жила для тебя. А художник, ты сам говорил, только тот, кто сам по себе. — Смягчилась и добавила: —Единственное, что от меня останется, — это рисунки, в которых я изображала тебя. Ты-то ведь кроме как в шутку не рисовал своих портретов…

Тучи разошлись, и на небе засияли звезды: Кэнгю (Алтаир), Секудзе (Вега), Млечный Путь, который их разделяет. Хокусай и Оэй оба посмотрели ввысь. Оба вздохнули тяжело и скорбно.

— Прояснилось, — проговорила Оэй, — значит, сорока поможет влюбленным звездам увидеться, — и вдруг зарыдала.

Знал Хокусай, что дочери тяжело. Почему не отослал от себя в свое время? Слишком привык. Не мог без нее. С этой ночи постоянно думал, как виноват перед дочерью. Мучился. От этого ей было еще тяжелее. Часто плакала.

А он рисовал дальше. Пока не почувствовал, что приходит его смертный час. Заболел. Знал, что не встанет. И все-таки беспрерывно шутил. Оэй не знала, что отец говорит серьезно, а что на смех. Но, что бы он ни говорил, плакала.

Хокусай. Фудзи, видимая из-за водопада. Из серии «Сто видов горы Фудзи».

Хокусай шутил по поводу своей смерти в одном из последних писем: <���Эмма, царь загробного мира, постарел и решил уйтц на покой. Он выстроил себе неплохую виллу и приглашает меня написать для ее стен несколько какэмоно. В ближайшие дни я собираюсь отправиться туда, прихватив, разумеется, все мои эскизы. На углу главной улицы загробного царства я найму для себя квартиру и буду искренне рад, если вам представится случай меня навестить».

Последние рисунки Хокусая представляли всякого рода кошмарные образы, и можно было подумать, что он в самом деле работает над эскизами росписей адского дворца.

Но вот пришло время, когда «старик, одержимый рисунком», уже не мог держать в руке кисть. Не работал неделю подряд. Это был на памяти Оэй первый и последний случай. Пришла в отчаяние. Вызвала сестру, оповестила друзей.