Анатолий Рыбаков - Роман-воспоминание

Идет как-то Вася по улице Горького, и ему навстречу… Аггей Кузьмич – тот самый председатель профсоюза работников питания в Пятигорске.

– Вася, ты?

– Я, Аггей Кузьмич.

– Рад тебя видеть, Вася, – говорит Аггей Кузьмич, – честно говорю, рад, как родному. Давай зайдем вот сюда, посидим.

Заходят они в кафе-закусочную, раздеваются в гардеробе. Вася стесняется – пиджак порван на локтях, брюки обтрепались, облохматились, рубашка грязная, но ничего не поделаешь – в пальто не пускают.

Сели за столик, Аггей Кузьмич заказал водку, закуску – он, Аггей Кузьмич, угощает.

– Как дела, Вася, рассказывай.

– Плохи мои дела, Аггей Кузьмич, в институт не приняли, квартиры нет, прописки нет, работы нет.

Аггей Кузьмич сочувственно покачал головой:

– Плохо, конечно… Но выход у тебя есть: вернешься домой, работать будешь по специальности, порядок! Вот мои дела, Вася, намного хуже.

– Что такое, Аггей Кузьмич?

– Перевели в Москву на высокую должность. Только работа не по мне. А уйти не могу – партийное поручение. Партия послала – справляйся!

– Что за работа, Аггей Кузьмич?

– Назначили меня главным редактором журнала «Общественное питание». А я сроду ни в журнале, ни в газете не работал.

– Не расстраивайтесь, Аггей Кузьмич, журнал-то ведь выходит, значит, люди там есть, авторы, редакторы, постепенно и вы освоитесь.

– Какие люди?! Специалисты нужны, а их нет. Сидят там два ученых еврея – умные, грамотные, но ведь общественного питания не знают. – Он задумался, посмотрел на Сухаревича. – Слушай, Вася, а ведь ты газетчик, рабкором был! Какие в Пятигорске статьи закатывал! Пойдем ко мне в журнал работать! Я тебе с пропиской помогу. А, Вася?! Выручай!

И стал Вася работать в журнале «Общественное питание». Хорошо работал, усердно, понимал, какой шанс выпал. Ездил на фабрики-кухни, в столовые, рестораны, на новостройки, на заводы, в железнодорожные буфеты, публиковал в каждом номере по несколько корреспонденции, материал шел за материалом, все со знанием дела: сколько в котел заложено, сколько не доложено, и где недовес, и как обслуживают – все по существу. С его помощью «ученые евреи» стали писать квалифицированные статьи о задачах общественного питания в период строительства социализма. Журнал пошел в гору.

Аггей Кузьмич прописал Васю в общежитии мясокомбината, комнату Вася снял на Арбате, в Резчиковом переулке, купил костюм, рубашку, пальто, новые штиблеты. Теперь уже не Саша Тарасенков подкармливал его винегретом в студенческой столовой, а он водил Сашу по ресторанам, всюду Сухаревича знали, принимали по первому разряду. Завел Вася дружбу с журналистами. Корреспондентское удостоверение открывало ему двери не только в столовые и кафе, но и в театры, на выставки, в концертные залы.

Вася был на редкость артистичен, из него мог бы получиться великий актер или конферансье. Он мог изображать кого угодно, имитировал не только голос, но и содержание речи – именно так , и только так, должен был говорить изображаемый им человек, поразительно читал Маяковского, Блока, память – феноменальная. Но хотел стать писателем, а этого дара не было. Он мог на ходу написать заметку, корреспонденцию, но сидеть за столом не отрываясь не умел. Ему сопутствовала удача, и он вел рассеянный образ жизни… Женщины, женщины, женщины… Привлекал их талантом, красноречием, остротами, застольями, импровизациями, домашними ужинами, которые превращал в пиршества. Притворно вздыхал: «Тяжело нам, красивым мужчинам». Женился – разошелся, второй раз женился – опять разошелся, а потом, до конца дней своих, оставался холостяком.

Шикарная жизнь оборвалась неожиданно. В одной из главных московских газет появилась статья: «Кто питается в „Общественном питании“». Авторский гонорар журнала целиком получали его штатные сотрудники, половину всего гонорара – В. М. Сухаревич. Васю из журнала выгнали, редакцию разогнали, вероятно, и Аггей Кузьмич полетел, подробностей не знаю.

Но Вася не пропал. Профессиональный журналист, имея в Москве множество знакомых, стал театральным рецензентом, ездил по областным театрам, писал рецензии на спектакли, пытался сам сочинять пьесы – не получилось, хохмы в них были, но на одних хохмах не выедешь. Так рецензентом и остался, работал в «Советском искусстве», в «Литературной газете», в «Крокодиле», напечатал несколько юмористических рассказов, довольно слабых. Но не огорчался, обладал счастливым характером: никому не завидовал, никого не старался опередить, был терпим, незлобив, незлопамятен, не жаловался, ни на что не сетовал, довольствовался тем, что имел, и потому был мудрее многих.

Вел себя достойно. Во время войны служил в какой-то центральной газете, редактор ему говорит:

– Вася, ты чистокровный русский человек, православный, а фамилия у тебя смахивает на еврейскую: Сухаревич, Гуревич… Есть установка: в газете должны быть русские имена, не надо давать пищу фашистской антисемитской пропаганде. Как-нибудь измени свою фамилию.

– Хорошо, – ответил Вася, – свою фамилию Сухаревич я изменю, но при одном условии.

– Каком?

– У Гоголя в «Мертвых душах» помещик Собакевич тоже должен поменять фамилию.

Этот рассказ долго потом ходил по Москве. Конечно, прежних заработков у Васи уже не было, но жил он неплохо. Его холостяцкую квартиру возле Большой Грузинской полюбили молодые преуспевающие драматурги. Заходили за Васей, тот снимал шлепанцы, надевал ботинки, вместе отправлялись на Тишинский рынок, покупали мясо, рыбу, зелень, все, что требовал Вася, и дома он «сооружал» обед, «пищу богов». На его «борщи» сбегалось много народа, каждый, конечно, с бутылкой. В Васе был поразительный талант гостеприимства, от доброты, от широты натуры. Так и жил. Вышел на пенсию. Ходил по улице или по Переделкину, когда наезжал ко мне, важный, солидный, с палкой, на которую не опирался, а выкидывал перед собой в такт своему шагу, как большую трость – этакий лорд, аристократ.

Перед войной Васин пятигорский приятель Саша Тарасенков окончил Архитектурный институт, стал заметным в Москве архитектором, талантливый, работоспособный, был женат на моей сестре Рае и жил у нас на Арбате. Вася к ним захаживал, там мы с ним и познакомились. Заехал я как-то к маме вечером, быстро прошел по двору, к счастью, никто меня не увидел, но дома у нас оказался Вася. Он, конечно, знал, что я после ссылки, что мне нельзя появляться в Москве, но не выдал, правда, распушил передо мной хвост, показывая свою значительность, но это было не главное, главное – не продал, я это оценил.

Когда я вернулся из армии и начал писать, Сухаревич был единственным моим знакомым, имевшим отношение к литературе. Ему я показывал первые свои писания, о чем уже упоминал. Жил он тогда в Ружейном переулке, между Плющихой и Садовым кольцом, у своей второй жены. Принес я ему первые главы «Кортика», а через месяц приехал узнать его мнение. Сидя на полу, Вася перебивал матрас, вынул гвоздик изо рта и сказал: